Сказка о Синей Кружке

Господину Главному Мерчендайзеру посвящается

Это была очень красивая Синяя Кружка. Из тяжелого волнистого синего стекла, с овальным гладким краем и удивительно гармоничной ручкой. Вряд ли ее сделали во Франции, как это было написано на упаковке, но что-то французское в ней было.

«Да. Именно, что-то французское», – к такому единодушному мнению пришли в этот день ее соседки по магазинному стеллажу – фигуристые, толстостенные и тяжеловесные кружки из керамики желтого, розового и зеленого цветов, разрисованные цветочками, сердечками и знаками зодиака. Они стояли плотными шеренгами и считали друг дружку почти родственницами, или уж, по крайней мере, землячками, справедливо полагая, что Тайвань, Китай и Корея – это где-то рядом.

Кружка промолчала. Она не любила, когда кого-то обсуждали, даже если этот кто-то была она сама.

«Позвольте э-э-э… полюбопытствовать, что в этой стекляшке французского?» – спросил сиятельный Чайник фон Бергхофф, «я лично не вижу ничего э-э-э… даже отдаленно напоминающего э-э-э… Францию. Франция – это э-э-э…. Вот, помню, одна Известная Французская ваза из Лувра…»

Видели бы вы, как вся керамика затаила дыхание! Но на этом месте Чайник значительно замолчал, а кружки разочарованно пристукнули ручками.

И совершенно зря, между нами говоря, пристукнули!

Во Франции господин сиятельный Чайник не был ни разу даже в виде руды. Синюю Кружку он просто не смог бы рассмотреть, поскольку стоял полкой ниже и в самой глубине. Правда, Вазу из Лувра – редкой тонкости и изящества красавицу и настоящую телезвезду – он действительно видел. Она блистала всеми гранями в передаче про Лувр на телеканале «Культура». Но, увы, он не мог тогда проявить присущие ему кипучий темперамент и стальную хватку. Волей Госпожи Судьбы и Госпожи Товароведа он находился в самом невыгодном положении, а именно – вверх дном, будучи перевернут для наклейки штрих-кода.

Разумеется, вся Бергхофовская посуда была в курсе этой интриги. Однако, у их сиятельной компании было свое понимание о корпоративной культуре и сословных различиях. Ни одна перечница даже не хихикнула.

С другой стороны, согласитесь, возражать такому Чайнику – себе дороже.

Образовалась неловкая тишина, в которой явственно проступили тени неловкости и смущения. Тень неловкости была маленькая, почти призрачная и принадлежала всем присутствующим. Зато тень смущения принадлежала исключительно Синей Кружке и была большая, густая, глубокая и почти непроницаемая.

Но если кто-то смог бы проникнуть в эту тень, он увидел бы, что смущение это вовсе не по поводу «страны происхождения», как выражался господин Второй Логистик. У Кружки был пунктик, о котором она никогда никому не рассказывала, считала своим личным чудачеством и поводом для насмешек.

Синей Кружке казалось, что она рождена быть вазой.

Настоящие вазы, конечно, стояли на другой полке и совсем в другом отделе. Она их видела всего раз и издалека, когда в металлической тележке ехала через зал. У них было все по-другому. Вазы не ставили в шеренгу, а уж тем более стопочкой или столбиком. У каждой было достаточно собственного места. Кроме того, они стояли рядом с цветочными рядами, что исключительно выгодно оттеняло тех и других.

А она сама стояла с другими кружками на тесном стеллаже, но зато с самого краю. И это было замечательно, потому что когда покупатели не загораживали, она могла видеть свое отражение в зеркалах через проход. Зеркала были чуть с наклоном, и если долго смотреть, можно было представить, что это она плывет в них – далекая и прекрасная стеклянная синяя ваза.

Ночами ей снился запах лилий. Она просыпалась от ощущения, что розовые холодные упругие лепестки окаймляют горловину и, отражая голубоватый свет, чудесным образом становятся волшебно лиловыми.

По утрам, когда господа мерчендайзеры сокрушались по поводу слабо продаваемого ромашкового крема Florena, она представляла, что терпко пахнущие ромашки вперемежку с васильками наполняют все ее существо, и ей становилось тепло и легко.

А когда в отделе белья происходила инвентаризация, и перекладывали стопки разноцветных полотнищ, она представляла себя на их фоне – то рыже-черных зебр, то зелени и оранжевых маков… Зачастую это бывало недурно.

Никто не должен был знать о ее фантазиях…

И вдруг эти слова «французская ваза»… Понятно, она смутилась. Но виду не показала. Для простой стеклянной кружки она обладала поистине замечательной выдержкой.

Ах, если бы только ее создали Вазой!

Как-то в середине дня в супермаркет забежали две девушки – обе худенькие – темненькая, постарше и совсем юная с голубыми глазами и светлыми косичками.

Они совсем было промчались мимо, но светленькая ойкнула и потянула за рукав подружку: «Смотри, какая прелесть, и недорого… Наташке на День варенья».

Пока Синюю Кружку несли к кассе, пробивали чек, заворачивали в подарочную бумагу, она все старалась увидеть как там вазы на своем просторном стеллаже. Ей почему-то казалось это страшно важным.

Она так волновалась, пока ее везли куда-то, что потом заснула в тихом нижнем ящике тумбочки, и проснулась уже от того, что много людей кричали хором «Хэппи бездэй», смеялись и громко говорили друг другом.

Начались трудовые будни.

В ее задачи входило: утром прилично заварить кофе, который рыженькая Наташа насыпала прямо из пакета и заливала кипятком. Кофе был, прямо сказать не самый лучший, но Кружка ни разу не подвела хозяйку.

В обед в ней размешивали суп из пакетика – Кружка относилась к этому философски – не кислота все-таки, хотя Наташин желудок было жалко. Но, в конце концов, каждый сам выбирает, что ему нравится. «Кому-то апельсин, кому-то ручка от швабры», – как философски говорила Наташина приятельница Оля – художник-дизайнер. Она это, правда говорила о балансе между ценой и качеством заказа, но Кружка решила, что выражение применимо и к кулинарным изыскам.

Самым простым днем была суббота, а самым сложным – пятница.

В пятницу рабочий день мог и не закончиться вовремя, а в Кружку могли налить все, что вздумается – сок, шампанское, мартини, белое и красное, и даже коньяк, правда, совсем чуточку. Кружка была приверженцем классики этикета, поэтому ее несколько коробило, когда в ее синее стекло попадало красное вино. Другое дело белое – цветные хрустали – а всем известно, что столовое стекло называют «хрусталями» – так вот, цветные хрустали призваны подчеркивать красоту белого вина.

Что касается коньяка, некоторое время Кружка переживала, что врожденная форма не позволяет ей должным образом согреть благородный напиток, и восхитительный терпкий аромат достается, в основном, ей одной. Но потом дело разрешилось самым милым образом. Кому-то в отделе были подарены коньячные бокалы. Это приятное простое семейство из Беларуси поселили рядом с Кружкой. Штампованные бокалы выглядели почти как резные, стукаясь друг о друга вместо «дзинь» говорили «дзэк-к», называли друг дружку братовьями, были просты в общении и непритязательны в быту. Дулевский заварничек, подмосковно «акая», иногда подшучивал над их произношением, но никто на него не сердился. Да и говорил он не слишком внятно по причине постоянной забитости носика заваркой.

Долгими вечерами перед сном бокалы рассказывали, как на Беларуси жить хорошо, какой там порядок и строгость во всем, как каждой бульбочке Бацька место знает (сами они, правда, не видели, но на заводе все об этом говорили). Похожий на большую стеклянную монету с горлышком Коньячный Графин, стоявший в углу тумбочки, так давно, что кажется уже со времен Всемирного Потопа, изредка произносил «Э, слушай…», и снова погружался в воспоминания, состоявшие из ароматных, нежных и терпких любимых имен: Мехкали, Меграбюр, Кахе…

Словом, жизнь как-то «устаканилась», как любили говорить маленькие водочные стопочки, и Кружка стала потихоньку забывать, что когда-то хотела быть Вазой.

Чай, кофе, бульон, вино и жизнь оставляли на ней следы. Она потемнела изнутри, посредине образовались царапинки от ложечек, а у края появился коричневый ободок, похожий на морщинку – говорят, с возрастом такие появляются у многих.

Как-то незаметно она начала подумывать об отпуске и – да чего уж там – о пенсии…

Однажды ее давно не доставали – дня четыре, наверное.

Из внешнего мира в тумбочку вместе с другими звуками проникал голос Рыжей Наташи – значит, она не заболела, и не в отпуске. Хотя… Голос казался звонче, чем обычно.

Однажды дверка тумбочки распахнулась, и дамский голос сказал:

– Как это не во что поставить? А это у нас что?

– Ирина Васильевна, – возразила Наташа, – давайте к вам поставим. Букет большой, а кружка маленькая.

- Нет, моя дорогая, цветы твой кавалер дарит уже неделю не мне, а тебе – вон всю завалил. Пусть у тебя и стоят. Да ты только посмотри – какие чудесные лилии! А пахнут… И у меня голова от них заболит. Только кружечку помыть бы надо…

Кружка, полусонная, оглушенная ароматом лилий, совершенно не в себе, была схвачена кем-то и немедленно отнесена в дамскую комнату.

Начались веселые поиски жидкости для мытья посуды. Но Ludwig, увы, оказался бессилен. Кто-то побежал за «другим, но тоже очень хорошим средством». Кто-то извлек из-под раковины порошок. Кружку начали тереть, крутить, поворачивать. Запах порошка начисто перебил аромат лилий. Гулкие голоса не были похожи на Наташин. Кружка окончательно пришла в себя, возмутилась, и в тот момент, когда в нее, чистую и оттертую, уже наливали воду из-под крана, она рванулась, вывернулась из чужих рук и…

Вы уже догадались. Она упала.

Это было очень громко.

Она упала на пол из новой испанской плитки повышенной прочности и истираемости. Только что отремонтированный пол не пострадал – он лишь ахнул от неожиданности.

Но она сама…

Казалось невероятным: всего одна разбившаяся кружка – и сотни маленьких острых ярко-синих ломтиков. Они усыпали пол так, что невозможно было двинуться с места. Они сияли звездно-синими сколами на бежевом фоне пола. Они вспыхивали острыми искрами, отражая свет ламп. Они были такими сказочно прекрасными, что присутствующие замерли.

В тишине кто-то растерянно сказал: «Надо уборщице сказать».

Снаружи распахнулась дверь, вошедшая было дама, чуть не наступила на осколок и отскочила назад. «Ой, – сказала она, – ой, ну как же жалко! Кто-то такую красивую вазу разбил. Большую какую. Французскую, наверное».

Фото: pixabay.com