А не грозит ли нам стать японцами?
Если кто-нибудь следил за медийным дискурсами начала 90-х годов, то, наверное, вспомнит тему «угрозы американизации» для России. Мол, заманили наш народ-богоносец в «Макдональдс», соблазнили ношением бейсболок, и мы вот-вот вместо Иванов станем недоделанными Джонами, променявшими первородство даже не на чечевичную похлебку, а на синтетический гамбургер и какие-то невнятные эманации звездно-полосатости.
Сейчас все воспринимают «Макдональдсы» как хорошо организованную столовку, где можно дешево поесть и при этом не отравиться. (Тему здорового питания мы оставляем в стороне.) Интерпретировать их как доказательство превосходства американского стиля жизни никому и в голову не приходит. Вышли из «Макдональдса», пивка из горла посреди улицы попили, семки на десерт пощелкали – вот он, наш человек, совсем на американца не похожий. А бейсболки у нас эволюционировали в сторону зимних головных уборов. Носят их вместо советских меховых шапок (носят те, кто покруче. Те, кто попроще, предпочитают «пидорки», пришедшие на смену советским «петухам»). Способ ношения зимой – козырьком вперед и с опущенными ушками. А у американцев бейсболки - это скорее про лето. Ну и, конечно же, козырек, повернутый назад. Он давно стал национальным архетипом.
Времена немного изменились. Прямых культорологических проекций типа «Сегодня носит Adidas, а завтра родину продаст», то есть предполагаемых ориентаций на некую иную систему ценностей, исходя из того, что человек ест, или, что он носит, в России уже никто не делает. Иначе уже можно было бы громко кричать: «Караул, объяпониваемся!» Ведь ходят же слухи, что по числу суши-баров Москва уже опережает Токио. Но что-то не видать на улицах Москвы местных «новых японцев». Если только не считать вышедших перекурить на крылечко заведений азиатской кухни одетых в кимоно бурятов или калмыков, работающих там в качестве официантов.
Так меняемся мы или не меняемся? Остаемся сами собой и блюдем свою национальную традицию, или уже постоянно трансформируемся в не совсем русское нечто, в крутой замес «французского с нижегородским»? Ответ на этот вопрос – и да, и нет.
Стагнация или перемены, которых уж лучше бы и вовсе не было?
Еще со времен дискуссии «западников» и «славянофилов», имевшей место в середине 19-го века, в российском общественном сознании продолжают существовать два штампа:
- Россия – это страна, где веками ничего не меняется, хотя и очень бы хотелось (западники).
- В России все меняется очень быстро, насильственным образом, и ведут эти перемены явно не туда (славянофилы).
В каждом из этих противоположных тезисов есть своя доля истины, – если бы не было, то не продолжалось бы до сих пор вялое переругивание «либералов» и «патриотов» - но, увы, не вся правда.
Как это часто бывает с сильно идеологизированными дебатами, изначальный ценностный выбор в пользу милого сердцу видения страны и мира не позволяет взглянуть на картину во всей ее полноте. Абсолютизируется один из постулатов, а дальше уже «вижу так, как я хочу». Попав в один из противоборствующих лагерей, человек начинает придерживаться своей узкой, «партийной» правды.
Если подняться над идеологической составляющей схватки условно называемых «западников» и еще более условно называемых «славянофилов» (схваткой, сильно подмороженной во время путинского политического консенсуса, но все еще актуальной), то можно будет попытаться примирить эти две, казалось бы, непримиримых позиции.
Бывают перемены и перемены
Все перемены можно условно разделить на два основных типа:
- Перемены институциональные (перемены в законах, учреждениях, способе организации политического и экономического пространства).
- Перемены стилистические (на какие новые веяния люди ориентируются, каким образом пытаются себя выразить, наконец, как они одеваются).
Как правило, последние вытекают из первых. Но, как показывает российский опыт, у нас стилистические перемены не сильно завязаны на перемены институциональные. Наоборот, они скорее маскируют их отсутствие или недостаточно быстрое осуществление. Другими словами, они позволяют модифицировать внешние проявления социальной жизни, не затрагивая ее основы и, зачастую довольно радикально менять быт, не меняя суть отношений между людьми.
Классическим примером являются петровские реформы. Все переоделись по-европейски, начали курить табак и тусоваться на ассамблеях, а существовавшая система крепостничества не только сохранилась в неприкосновенности, но даже усилилась. Проблему нехватки рабочей силы для новых заводов решили просто – приписали крепостных крестьян к этим заводам целыми деревнями.
Оценивая результаты петровских реформ, «западники» делали акцент на то, что недостаточно изменились по сути, а «славянофилы» - на то, что уж слишком основательно переоделись. Кстати, есть исторический анекдот, что славянофила Аксакова, одевшегося в пику господствовавшим модам и, как ему представлялось, «подлинно по-русски», народ принимал на улицах за заезжего персидского купца.
Такие переменчивые и такие неизменные
Вопреки сложившемуся стереотипу, Петр I не был первым «переодевальщиком». Он был самым громким и скандальным. Как пишет замечательный русский историк Василий Ключевский, переодеваться начали при отце Петра Алексее Михайловиче. Причем «переодеваться» и институционально, и стилистически. При Алексее Михайловиче была сделана попытка создать прообраз регулярной армии, строились мануфактуры и в большом количестве завозились иностранные специалисты. Возник легендарный Кукуй - эдакий «поселок экспатов» в тогдашнем ближнем Подмосковье. Там целыми днями пропадал юный Петр и черпал вдохновение для своих дальнейших планов. Что касается перемен стилистических, то наиболее продвинутые придворные Алексея Михайловича переоделись по польской моде (в короткие кунтуши вместо долгополых боярских шуб), а польский стал первым языком галантности и «международного общения», который полагалось изучать строящим карьерные планы российским отрокам.
По Ключевскому, то, что происходило дальше – это постоянная смена стилистики при мало изменяющейся сути российской жизни. Петр послал к черту полонофилов (поскольку они ассоциировались с ближним окружением ненавистной ему царевны Софьи, его сестры и конкурентки в борьбе за престол) и объявил знание польского и умение складывать на нем вирши совершенно никчемным навыком. Велено было учить голландский и во всем ориентироваться на Северную Европу. Опять-таки, вместо стихосложения было рекомендовано овладевать рубанками, фуганками и прочими буссолями и астролябиями, а также одеваться просто и функционально, дабы излишней изощренностью одежд не препятствовать процессу пиления, строгания и навигации в бурных нечеловеколюбивых водах.
А вот дочь его – Елизавета Петровна – полностью обесценила интеллектуальный капитал, накопленный «птенцами гнезда Петрова». При ней умение строить корабли и ругаться на голландском с заезжими мастеровыми оказалось совершенно ненужным. Востребованным стало знание французского языка (очередной лингвистический вектор), умение куртуазно вести себя за столом (при Петре этим себя не особо утруждали и по-средневековому бросали объедки на пол), фехтовать на шпагах и танцевать. «Веселая царица была Элизабет, поет и веселится, порядка только нет» - при Елизавете переодевание стало не метафорой, а сутью правления. Чего только стоил ее гардероб, состоявший из 15 000 платьев!
Будучи немкой, Екатерина II, тем не менее, закрепила франкофонско-куртуазное направление в переменчивой в смысле стилистики русской жизни. Оно нашло свой апогей в хрестоматийной смеси «французского с нижегородским» и дошло до наших дней в виде таких симулякров, как «салат Оливье» и «мясо по-французски», которые вообще ничего общего с Францией не имеют.
А вот попытки германофилов Петра III и Павла I сделать в России модной прусскую дисциплину – это-то вместо французского веселого раздолбайства, легшего таким славным контрапунктом к местному угрюмому пофигизму - окончились преждевременной насильственной смертью обоих незадачливых венценосцев.
Кем бы ни были жители нашей страны (имеется в виду их образованная часть) на протяжении периодов тех или иных лингво-культуральных предпочтений – псевдо-поляками, псевдо-голландцами, псевдо-французами, псевдо-немцами, а, в последние времена, и англоговорящими псевдо-общечеловеками – они не переставали лениться, пить, мечтать о лучшей жизни, не делая при этом каких-либо осмысленных шагов к ее реальному улучшению. Они также продолжали храбро, но бестолково воевать, и время от времени поражать чем-нибудь остальной мир: либо исключительным художественным совершенством, либо исключительной политической эксцентричностью.
Все основные паттерны русской жизни сохранялись несмотря на смену костюмов и речевого вокабуляра.
Почему так происходило? Дело в том, что все преходящие моды заносились к нам со стороны Запада в процессе модернизации и попытки догнать этот Запад. Но имевшейся узкой ресурсной базы хватало только на то, чтобы наклепать энное количество пушек и как-то - иногда довольно нелепо - переодеться. Институциональные перемены всегда оставлялись на потом и осуществлялись либо в сильно усеченном виде, либо вообще не осуществлялись.
В результате, начиная с 18-го века, Россия функционирует как одетое по-западному (пусть «одеться по-западному» может выглядеть безвкусно и карикатурно, но мы не носим местные фофудьи – а вот, например, арабский мир продолжает одеваться по-своему) и пытающееся осмыслить себя исключительно в рамках западного дискурса общество. Все основные политические, философские и литературные идеи, циркулирующие в нашем обществе со знаком «плюс» или знаком «минус» пришли к нам с Запада – своей собственной мощной философской системы, способной составить альтернативу западной, такой, как, например, конфуцианство в Китае, у нас нет.
При этом бытовая и политическая основа у нас по-прежнему восточного типа. Это разрозненные и порой антагонистичные кланы людей, повязанных общими интересами, и возвышающаяся над ними фигура государя/генсека/президента/премьера, который все «перетирает» и «разруливает» в рамках политической культуры, которую почему-то принято называть «византийской», хотя досталась она нам напрямую от Золотой Орды.
В результате этой коллизии двух идентичностей (культурной западной и политико-бытовой восточной) мы предстаем в глазах западных людей близнецами-антиподами или «белыми неграми», выглядим довольно похоже (по цвету кожи и типу одежды), а вот ведем себя совершенно по-другому.
Нравится ли нам переодеваться?
Да, нравится. Поскольку в процессе переодевания возникает эффект новизны, который столь необходим людям на фоне практически неизменной сути русской жизни – будь то при царях или генсеках, Ельцине или Путине. Люди могут выпустить пар и почувствовать, что они стали совершенно иными, хотя основы окружающего их бытия претерпели не такую уже большую трансформацию.
Так если вдоль улицы, застроенной унылыми панельными многоэтажками, понаставить много веселеньких рекламных щитов и менять их каждую неделю, то будет казаться, что и жизнь вокруг стала как-то веселей, разнообразней и ярче. Хотя в сухом остатке всегда одно и тоже – облупленные стены неприветливых зданий, запах мочи в подъезде, стайки гопоты, пьяный дедок, бабушка, заботливо матерящая не выучившую уроки внучку, и мальчик-подросток, читающий в одной из квартир при свете старенькой настольной лампы интересную книжку, мечтая о том, что когда-нибудь он окажется в совершенно ином, гораздо более привлекательном мире. Хрен, не окажется.
На фоне «непереносимой одинаковости бытия» русский человек оказался довольно податлив к карнавальной смене личин. Неправота «западников» состояла в том, что русские якобы слишком резистентны к переменам. А «славянофилы» были неправы в том, что преувеличивали роль государственного насилия в акцептации этих перемен местным населением.
За что бился Том Круз и почему у нас не было своих «последних самураев»
Сравним для примера последствия реформ Петра и реформ Мейдзи в Японии, которые стартовали в Японии в 60-х годах 19-го века. За 40 лет реформ Японии удалось пробежать ту же дистанцию, которую Россия преодолела за 200, и в ходе русско-японской войны 1904-1905 годов наголову разгромить страну, уже два века как стоявшую на пути модернизации).
Подобно Петру, реформаторы эпохи Мейдзи в директивном порядке предписали правящему классу, армии и чиновничеству переодеться по-европейски. Те, скрепя сердце, – кто-то с большим энтузиазмом, кто-то с меньшим, а кто-то и вовсе без оного – это распоряжение выполнили. Довольно условную реконструкцию событий можно увидеть в фильме «Последний самурай» с Томом Крузом в главной роли.
В чем же была разница между двумя сходно реформируемыми странами? В России образованное сословие уже никогда не возвращалось к допетровским формам быта. А в Японии в непубличной сфере люди продолжали пользоваться тем, что им мило и дорого – всякими там кимоно, татами, оригами, ну и, конечно же, укороченными мечами для совершения харакири по тому или иному личному или корпоративному поводу.
Японская традиционная кухня сейчас завоевала весь мир. А что мы можем сказать о русской традиционной кухне? Сказать, что борщ – это русское национальное блюдо, тогда украинцы возмутятся. Сказать, что пельмени – китайцы пришлют ноту протеста. Ну а холодец? Да вроде он от немецкого зельца практически ничем не отличается.
Часто бывают случаи, когда в рамках делового гостеприимства москвичам нужно отправить своих коллег-иностранцев в какой-нибудь ресторан русской кухни. Сразу возникает вопрос: а куда? И если «Пушкин» по бюджету не пролезает, то зачастую их отправляют в украинскую сеть «Тарас Бульба», объясняя, что это еда типа русской, только малость поразнообразней и поаутентичней.
Что же тогда наше? А подлинно наше – это как раз пресловутый салат «Оливье» (везде в мире известный под названием «русский салат») и «мясо по-французски» (французам запекать жирную свинину под дешевым майонезом в голову как-то не приходит). Но мы их относим к изыскам галльском кулинарии, и, приезжая в Париж, пытаемся узнать, а как же эти блюда готовятся на их исторической родине. Ответа, естественно, не получаем.
Возьмем теперь сферу народного фольклора. Что у нас обычно поют на пьянках-гулянках под видом «народных песен»? Стандартный джентльменский набор таков:
- «Ох, полным-полна моя коробочка». Те, кто добросовестно проходил школьный курс русской литературы, помнят, что это Некрасов.
- «Отговорила роща золотая», «Не жалею, не зову, не плачу». Как известно, песенное переложение стихов Есенина.
- «Вот кто-то с горочки спустился», «Парней так много холостых, а я люблю женатого». Тут вроде бы и городской фольклор конца 40-х – начала 50-х, но к нему наверняка приложили руку сталинские поэты-песенники.
И даже наши вездесущие матрешки – это тоже абсолютный fake. Они были придуманы в конце 19-го века художниками, близкими к Абрамцевскому кружку. Это русифицированная фантазия на тему японских традиционных деревянных кукол, которые вставлялись одна в другую на манер кокона.
Получается, что если хорошенько покопаться, то практически ничего «традиционного русского» в России не сохранилось. Японцы под железной пятой реформаторов-вестернизаторов из последних сил цеплялись за свои традиции. И если нельзя было этим традициям демонстрировать приверженность публично, то традиции уходили в частную сферу и там консервировались. А в России все сдавалось практически без боя (если не считать бурных, но довольно непродолжительных протестов при жизни Петра I).
Почему так? Для японцев традиция – это красота и сложность феодальной Японии, самурайские ритуалы и цветение сакуры, чайные церемонии и чудеса каллиграфии. Это то, что наполняет жизнь и делает ее содержательной. Это то, что не хочется терять, потому что такая потеря грозит и потерей своей идентичности. А в России традиция – это унылая осенняя колея, наполненная стылой водой. И попав в нее, бредешь ты по этой колее всю свою жизнь, не имея ни сил, ни возможности свернуть. В общем, ну ее в ж…у, эту традицию.
«Живи на яркой стороне!»
Имеет ли данный отвлеченный исторический экскурс выход на какое-либо практическое применение? В общем-то, имеет. Причем даже в таких весьма утилитарных сферах, как маркетинг и реклама.
Несколько лет назад два телекоммуникационных гиганта («Билайн» и «Мегафон») бились друг с другом за сердца и кошельки абонентов на одной коммуникационной территории - на теме «современности». В рекламе «Мегафона», шедшей в эфире со слоганом «Будущее зависит от тебя!», современность подавалась под соусом перехода на западный тип мышления и отношения к жизни. А именно: «Твое будущее – это твоя карьера. Будучи молодым, ты должен максимально ответственно относиться к своей жизни и вкладываться в строительство карьеры уже сейчас, чтобы в будущем пожинать плоды успеха в виде очевидных карьерных достижений и сопутствующих им потребительских радостей».
Какое-то время это все пользовалось успехом у российской молодежи, пока «Билайн» не вышел со своим ядовито-желтым альтернативным видением современности. Под лозунгом «Живи на яркой стороне!» предлагалось одеваться в яркие тряпочки, покупать столь же яркие мобильные аксессуары и, без конца меняя то и другое, предаваться образу жизни Стрекозы, которую столь страстно осуждал Муравей во всем известной басне.
В результате оказалось, что «лето красное пропеть», сменив за него десять недорогих, но ярких юбочек или маечек, для русского человека куда привлекательнее, чем иссушать душу чувством ответственности и уныло трудиться над карьерным созиданием, плодами которого можно воспользоваться только в зрелом возрасте. Причем с поправкой на то, что значительная часть «нажитого непосильным трудом» пойдет на лечение целого набора нервных и физиологических расстройств, приобретенных в процессе бесконечных корпоративных битв.
«Билайн», скорее всего, интуитивно уловил, что современность как переодевание и как прикрывание ярким флером серо-бетонных констант русской неизбывности гораздо интереснее скучноватого западничества, которое, если в нем покопаться поглубже, сводится к довольно простому императиву: «Вкалывай сейчас, а отдыхать и развлекаться будешь на пенсии». Скучно? Да, скучно. Но на этой скуке и держится благополучие обществ западного типа – самоограничение текущего поколения во имя благосостояния будущего. Например, в Западной Германии еще в 60-х годах 20-го века наличие душа в квартирах простых немцев считалось откровенной блажью – действительно, зачем он там нужен, если можно прекрасно себе помыться в душевой на фабрике или в спортивной секции при каком-нибудь «народном стадионе»?
Ярко, раздолбайски, «здесь и сейчас», «не помню сегодня, что было вчера», «к черту старье!», «такого больше не носят» - вот культурный код для осмысления понятия «современность» в России. При этом, конечно же, все будут говорить об «уважении к классике». Однако так называемую «классику» люди предпочитают видеть исключительно в музеях, куда они, естественно, не пойдут даже под угрозой расстрела.
Современный, но не западный: что берем и что не берем из корзинки глобализации
Теория глобализации, хоть и изрядно потрепанная, продолжает владеть умами стратегов транснациональных корпораций. Если изложить эту теорию в двух словах, то ее суть сводится к следующему: у людей незападного мира приобщение к западной системе ценностей происходит через потребление товаров западного происхождения, превосходящих по внешнему виду и качеству местные аналоги.
То есть выкурил человек пачку Marlboro и задумался о необходимости свободных выборов, купил футболочку с ярким логотипом – ему уже гражданское общество подавай, а если раскошелился на автомобиль-иномарку, то прямая ему дорога в местное отделение фонда Сороса – записываться там в «пятую колонну» борцов с ненавистным антинародным режимом.
На самом деле, подобная логика не столь уж и отличается от логики наших замшелых ретроградов, полагавших, что приобретение пары кроссовок Adidas есть по сути лишь переход к фазе предпродажной подготовки любимой родины к ее последующей выгодной коммерческой реализации.
Русские, как, впрочем, и китайцы, индусы, вьетнамцы, индонезийцы и другие обитатели развивающихся стран, с удовольствием берут из корзинки глобализации яркие тряпочки, но оставляют на ее дне тяжелый кирпичик «западных ценностей» (индивидуализм, ответственность, верховенство закона). И не потому, что западные ценности им не нравятся из каких-то принципиальных соображений (они могут вполне импонировать на умозрительном уровне), а в связи с тем, что эти ценности никак не стыкуются с повседневными бытовыми реалиями.
Например, в России сколь угодно долго можно кричать о «гражданском обществе» и «верховенстве закона». Но если нужно решить вопрос в какой-нибудь инстанции, то лучше все-таки задействовать своего влиятельного знакомого (клановость) или постараться предложить взятку (коррупция). А если не задействовать ни того, ни другого механизма, то просидишь ты в длинной очереди несколько часов, нахамят тебе в лицо, и останешься ты при своих. В других странах российского типа – Индии или Нигерии – все обстоит примерно также.
О конфликте высоких идеалов и низменных реалий замечательно написал уже цитировавшийся выше Ключевский. Он приводит пример молодого русского космополита, одетого по-европейски и свободно говорящего по-французски. Начитавшись французских книжек о правах человека, тот в порыве душевной экзальтации идет на конюшню, чтобы выпороть там очередного накосячившего дворового. А что прикажете делать? Права человека – правами человека, а если не пороть – так будут продолжать косячить, да еще и откровенно уважать перестанут.
Какие песни, такие мы
При разработке своих коммуникационных стратегий маркетологам и политтехнологам следует помнить, что наш народ все же любит перемены (нынешние разговоры о его тяге к консерватизму обусловлены болезненной, но преходящей реакцией на «смутное время» 90-х годов).
Но это должны быть перемены исключительно «карнавального» свойства. Погудел-повеселился, покричал-покуражился, повесил на гвоздик костюм арлекина, переоделся снова в спецовку/корпоративную униформу и пошел себе на завод/в присутствие удваивать ВВП и укреплять «суверенную демократию».
«Перемен! Мы ждем перемен!» - надсадно требовал Виктор Цой в конце 80-х. Перемен люди дождались. В сфере институциональной, мы таки вернулись к разновидности «просвещенной монархии», изрядно перед тем поколбасившись. А в своих внешних проявлениях, за последние 20 лет россияне (по крайней мере, их активная часть) стали иными. На улицах Лондона, Парижа и Милана сейчас полным-полно наших добрых молодцев и красных девиц. Они дорого, но не всегда стильно одеты - все эти бесконечные «дольче-габаны», где спереди D, сзади - G, а значок & выгодно акцентирует промежлежащее урогенитальное пространство.
Они с ног до головы увешаны новомодными продвинутыми гаджетами. Шумны, подчас крикливы. Требуют к себе повышенного внимания. Своим поведением выдают смесь внешней самоуверенности, граничащей с надменностью, и внутренней робости, вызванной пониманием того факта, что несмотря на довольно бойкий английский за своих их здесь все равно не принимают.
Интересно, как бы отнеслись к этим «детям перемен» участники той исторической дискуссии между «западниками» и «славянофилами», если бы машина времени вдруг перенесла их в наши дни? «Славянофилам» они бы точно не понравились. А вот что бы сказали «западники»?
Фото: pixabay.com
''Были бы у нацистов хоть какие-то шансы, не будь немецкий обыватель — и немецкие политики — так запуганы коммунистами?''
''Гитлер пришел к власти на лозунгах отказа от выполнения условий Версальского мира и борьбе не только с коммунистами,но и с евреями и гомосексуалистами''.
А какое противоречие между этими фразами? Одно разве исключает другое? Реальные германские воротилы сделали выбор между Гитлером с его идеологией будущего реванша за Версаль (который, реванш, пока на тот момент был ещё на бумаге или в головах) и коммунистами с их ... коммунизмом, процесс построения которого они наблюдали в СССР уже более 10ти лет.
Они дали денег и зелёный свет Гитлеру, и он начал свою пропагандистскую компанию с утроенной силой, раздувая огонь реваншизма в немцах. Дали бы денег и зелёный свет коммунистам - пошла бы другая пропаганда, возможно про Версаль все бы благополучно бы забыли, если бы промывка шла профессионально и долго в этом направлении. так что никакой чуши, снимите Ваши идеологические очки.
Кстати отдельно партии педерастов или евреев в парламенте Германии того времени вроде не было...
Насчёт вины того или иного народа - можно обсудить, но опять-же это всё сведётся к банальному ''если Бог есть, то почему он допускает страдания невинных детей'' и тому подобное, что обсуждать с человеком, если он не допускает существования жизни после смерти, духовного мира, вообще того, что человек это не просто мясо и кости обтянутые кожей, что это не только плоть, но и душа и дух - бессмысленно.