Менеджмент от Николая II

«Как же так?» – третий основной вопрос
в России после «Что делать?» и «Кто виноват?»

Сто лет назад под Екатеринбургом трагически завершилась более чем 300-летняя история династии Романовых. Но большевистские пули поразили уже не представителей царствующей династии, а частных лиц, чей статус был уничтожен раньше, в феврале 1917 года. Как же могло случиться, что признанный руководитель державы с населением 150 млн человек, едва не разгромивший в 1916 году «брусиловским прорывом» совсем немаленькую Австро-Венгрию, через полгода был предан практически всеми как близкими так и дальними соратниками?

Ответ может быть один: царь, как руководитель, совершил ошибку – одну или много – что в итоге и привело сначала к просто печальному, а затем и к трагическому финалу как для него самого, так и впоследствии для его семьи и для всех граждан России. Попробуем разобраться, что же случилось за 23 года царствования Николая Александровича Романова – тем более что информации на эту тему достаточно.

Начало

Некоторые мемуаристы и вслед за ними историки упирают на то, что царь Николай, дескать, был слишком молод и неопытен, поскольку его отец умер неожиданно и рано. Данный вывод в основном ошибочен. Александр III действительно скончался всего лишь 50-летним – но задолго до своей смерти он готовил в качестве наследника именно Николая, ибо его старший сын Георгий был тяжело болен.

К 26 годам – именно в таком возрасте Николай взошел на трон – он уже прослушал полный курс наук, которые лучшие умы тогдашней России предназначили для будущего руководителя страны. Хорошим ли он был учеником – неизвестно, экзаменов будущий царь не сдавал. Возраст, конечно, для абстрактного «царя» может и не вполне подходящий, но для династии Романовых вполне нормальный. Алексей Михайлович и Петр I стали царями, не достигнув и 20 лет, Александр I – был моложе Николая на год, когда короновался, а Николай I, хотя и был старше на несколько лет, никогда не планировал стать царем и не готовился к этой роли.

К тому же Николаю Александровичу невероятно повезло с предшественником. Предкам везло меньше: Павел I едва избежал репрессий от матушки Екатерины, Александр I долгое время делил власть с командой убийц своего отца, Николай I с ходу вступил в бой с лучшими дворянскими семьями, а Александр II получил от него страну в полном раздрае по итогам сохранения крепостного права и крымской войны. (Последние слова Николая Павловича, обращенные к сыну: «Сдаю тебе дела не в добром порядке»).

Да и Александр III тоже пришел к власти в не самых приятных обстоятельствах. К тому же, по итогам правления Александра II государственные финансы – как из-за бесконечных войн «царя-освободителя» так и из-за чудовищной даже по российским меркам коррупции – оказались в сильном минусе.

За сравнительно небольшой срок Александр Александрович, человек вовсе не выдающегося ума – сам он очень не хотел быть царем, видя свое будущее в военной службе – сумел все наладить хотя бы в той мере, в которой сам считал нужным. Определение «солдафон» в его адрес скорее верно, чем нет, но как заметил существенно позднее Генри Форд: «Я сам ничего и не должен знать, я просто знаю, что у кого по какому поводу спросить». И в самые короткие сроки Александр III окружил себя весьма способными людьми – как единомышленниками, так и технократами типа Витте – и сумел организовать нормальное управление страной.

Он действительно был, возможно, единственным русским царем, который ответственно заявлял, что «когда он ловит рыбу, Европа может подождать». И ждали, не замечая ни усиления антисемитизма, ни «закона о кухаркиных детях», закрывающего неимущим классам путь к образованию, ни некоторых личных выпадов – к примеру, в отношении кайзера Вильгельма.

Как отмечал современник: «Император Александр III был совершенно обыденного ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования; по наружности походил на большого русского мужика из центральных губерний, к нему больше всего подошел бы костюм: полушубок, поддевка и лапти. Тем не менее, он своей наружностью, в которой отражался его громадный характер, прекрасное сердце, благодушие, справедливость и вместе с тем твердость, несомненно, импонировал. Если бы не знали, что он Император, и он бы вошел в комнату в каком угодно костюме, — несомненно, все бы обратили на него внимание».

Таким образом, молодой царь Николай Александрович – а может даже и юный, ибо некоторую инфантильность наследника престола отмечали все, как недоброжелатели, так и друзья – получил в наследство великолепную управленческую команду, лидером которой был выдающийся финансист Сергей Юльевич Витте. Можно спорить о тех или иных аспектах его реформ – но в итоге они вели экономику вперед. Возможно, с излишне большими расходами сил и средств, но в отечественной истории и такой вариант можно считать удачным.

Таким образом, если исключить ходынскую трагедию – о ней скажу позже – царь Николай имел возможность с 1894 по 1900 год, а то и позже, спокойно принимать дела в стране, поскольку рычаги управления были в надежных руках.

Царь увлекался внешней политикой, много ездил по Европе и даже достиг некоторых успехов – к примеру, разрулил пограничные споры с Великобританией, проведя что-то очень похожее на современную таджикско-афганскую границу, помирился с братушками-болгарами, даже став крестным отцом последнего болгарского царя Бориса (который позднее приютит в своей стране довольно много белогвардейцев-эмигрантов). Рассекретил русско-французский договор о военном союзе, чем вызвал восторг у парижской публики – и несмотря на это выстроил хорошие личные отношения с кайзером Вильгельмом. И что нечасто упоминается – заключил с Австро-Венгрией пакт на 10 лет о поддержании статус-кво на Балканах, что, возможно, было не по душе славянам, но давало России возможность не участвовать в очередной балканской войне.

Венцом же внешнеполитической деятельности Николая на рубеже веков была идея конференции по разоружению. В Гааге было принято несколько разрозненных обязательств стран по поводу ведения войн, которые, как показала Первая мировая война, никто не соблюдал и соблюдать не собирался. Тем не менее, репутацию Николая эта конференция скорее улучшила. И мир представил его таким добрым и прекраснодушным мечтателем. Между тем данный образ не вполне соответствовал истине.

Когда-то Григорий Ефимович Распутин – хорошо знавший царя и в силу природного таланта хорошо разбиравшийся в людях – дал уже немолодому Николаю примерно такую характеристику: «Всего в Папе в меру». К сожалению, это показывало крайне нежелательную для российского самодержца черту – врожденную заурядность, которую царь не слишком успешно компенсировал образованием и трудолюбием. Царствование Николай воспринимал именно как работу, к тому же не очень интересную – но видел в этом свой долг. Тут важно ответить на вопрос – а долг перед кем?

В 1897 году, заполняя анкету всероссийской переписи населения, царь записал в графе «род занятий» – «Хозяин земли русской». Зная то, что произошло позже, можно констатировать, что Николай в данном случае ошибся – он был скорее «генеральным директором», которого волею судьбы привели на трон настоящие хозяева тогдашней России. Формально царь мог бы вести себя и как хозяин – но Николай всегда демонстрировал свою лояльность к высшему дворянскому сословию, которое управляло Россией все 300 лет нахождения династии Романовых у власти.

Это были как сами Романовы – к концу XIX века их было уже очень много – так и другие крупные помещики, типа семьи Юсуповых. Их интересы царь отстаивал всегда, причем, как показывает история его правления, совершенно искренне. «Собственник» даже сначала непосредственно участвовал в управлении страной – в лице братьев его отца, которые в первые годы царствования Николая постоянно указывали племяннику, что и как ему делать. Но как показала жизнь, такое грубое вмешательство в процесс управления было совершенно излишним.

Характер

Психологический портрет последнего русского императора существует в достаточно полном виде. Зачастую он выглядит весьма противоречиво – что, как правило, связано с желанием автора портрета обосновать те или иные свои тезисы о Николае, горячо любимом либо наоборот.

На самом деле называть царя некоей суперсложной личностью, обуреваемой какими-то непонятными страстями, ни в коем случае нельзя. Он был именно обычным человеком, весьма приятным в личном общении – даже обаятельным, но в качестве руководителя обладал некоторыми совершенно нежелательными качествами.

Подробнее эти качества будут раскрыты в хронологическом порядке – как именно они проявились при принятии тех или иных важных для государства решений. С самого восхождения на трон самодержец начал проявлять скрытность, упрямство, неумение правильно выстраивать отношения с другими первыми лицами, отсутствие харизмы и интуиции. А также плохую привычку попадать под влияние не тех людей, которые бы этого заслуживали.

Но с учетом наработок прошлых лет и весьма грамотной политики Витте (несмотря на формальную должность министра финансов, Сергей Юльевич решал вопросы государственной политики в куда более полном объеме, чем входящие в свои должностные обязанности) почти 10 лет с момента восхождения на трон Николай Александрович спокойно набирался государственного опыта.

Даже сильный экономический кризис 1901-1903 годов никак не отразился на его высочайшем авторитете. Впрочем, было в ту комфортную эпоху два весьма заметных события, последствия которых дали о себе знать позже и весьма болезненно.

Первым из них стала печально известная «ходынка» – чудовищная давка в ночь перед торжествами по случаю коронации молодого царя. По разным подсчетам, количество погибших зевак исчислялось от 1000 до 2500, много было и просто травмированных. Насколько эта давка была случайной, а не организованной некими злыми силами – вопрос.

Я конкретно склоняюсь к версии, высказанной Борисом Акуниным в его повести «Коронация», никому ее не навязывая. В любом случае преступная халатность, проявленная московским генерал-губернатором великим князем Сергеем Александровичем, была налицо. Это не было секретом и для самых высоких сфер. К примеру, вдовствующая императрица Мария Федоровна предлагала серьезно наказать виновника трагедии. Однако Николай не послушал мать, и часть других высокопоставленных родственников, и даже дал своему дяде дополнительную высокую должность – командующего войсками московского военного округа. Думаю, что не последнюю роль в такой снисходительности сыграл факт родства молодого царя и его дяди – их супруги, как всем должно быть известно, были родными сестрами.

Вторая ошибка, совершенная царем практически сразу, вообще трудно объяснима, если не призвать на помощь психологию. В тот же день, когда произошла ходынская трагедия, царь не только не отменил свой визит на прием к французскому послу, но даже и танцевал на открытии бала – что было необязательно ни по какому дипломатическому протоколу. Советский историк Марк Касвинов, которому еще в 1973 году поручили рассказать советским гражданам, что же это было за время, обратил внимание на весьма важный факт – некую не то чтобы бездушность, но пониженную чувствительность царя к происходящему вокруг него. В современных терминах, можно сказать, отсутствие эмпатии и слабость эмоционального интеллекта, а в более поздних воспоминаниях людей, знавших царя – «холодное, каменное, ледяное спокойствие».

Царская чета вполне искренне сочувствовала жертвам трагедии – посещала их в госпиталях, выплачивала компенсацию из личных средств – но сам факт праздника в момент большого горя множества своих подданных никак на поведении царя не отразился.

Следующий серьезный просчет с далеко идущими последствиями уже не слишком молодой и неопытный царь совершил в 1903 году. Косвенным виновником этой истории стал дед и тезка будущей звезды Голливуда Юла Бриннера, выходец из Швейцарии, а в то время видный владивостокский купец. Он получил в концессию огромный участок в Северной Корее, где изначально планировал организовать большие заготовки ценных пород деревьев. Но масштабы дела требовали других денег и значительные людские ресурсы, которых у предприимчивого швейцарца не оказалось. Тогда он поступил мудро, учтя российские реалии – продал концессию целой группе высших дворянских чинов во главе с Александром Безобразовым, в которую постепенно вошли граф Воронцов-Дашков, великий князь Александр Михайлович, и наконец, сам царь Николай. Таким акционерам ограничений не было ни в чем – и как следствие, в корейские леса сначала отправились солдаты в гражданской одежде, вооруженные пока лишь топорами. А в итоге – и просто солдаты.

Современники были в шоке. Категорически против подобных мероприятий выступил и всесильный на тот момент Витте – за что и поплатился лишением монаршего расположения. Жена Безобразова комментировала влияние своего мужа: «Никак не могу понять, каким образом Саша может играть такую громадную роль. Неужели не видят, что он полупомешанный?». Министр иностранных дел Извольский негативно отзывался о грандиозных планах царя: «Это (безобразовский план концессий) совершенно фантастическое предприятие, один из тех фантастических проектов, которые всегда поражали воображение Николая II, всегда склонного к химерическим идеям».

В итоге военно-коммерческая авантюра завершилась международным скандалом с участием Великобритании, корейские власти расторгли соглашение. Леса отошли к американцам, а Корея попала под жесткий японский контроль. В версию, что предприятие было чисто коммерческим, а солдат использовали в качестве лесорубов исключительно с целью минимизации расходов, японцы не поверили (может, и зря). В итоге в феврале 1904 года разорвали с Россией дипломатические отношения, и начали войну.

Ход боевых действий для России был весьма неудачный, и может быть объяснен не иначе как тотальной изменой в высшей военной верхушке. Чего стоит, к примеру, признание командира совсем не геройски погибшей в Цусимском проливе эскадры адмирала Рожественского: «Я знал, что идти во Владивосток нам нельзя. Но боялся об этом сказать начальству». Тем не менее, Россия войну выигрывала, поскольку силы были уж слишком неравные.

Все решило завершение строительства Круго-Байкальской железной дороги, после которого подвоз любых подкреплений на Дальний Восток становился делом самого ближайшего времени. С учетом того, что японцы не дошли не то что до собственно российской территории, а даже до имеющего хоть какое-то значение Харбина, были совершенно истощены во всех смыслах и, в общем, не сумели заручиться реальной поддержкой со стороны других великих держав – до полной победы России оставалось совсем недолго. Это понимали даже сторонники заключения столь несвоевременного мира – они пугали царя только тем, что для победы над Японией понадобится еще год войны, и миллиард военных расходов (откуда были взяты такие цифры – непонятно). Но сам факт неминуемой победы оспаривать было бессмысленно.

Правда, в России потихоньку начиналась революция – и весьма своеобразно. 9 января 1905 года совершенно мирная манифестация рабочих и работниц в Санкт-Петербурге была расстреляна в упор вызванными в столицу армейскими частями. В данном случае речь уже не шла о преступной халатности – налицо было именно преступление, ибо решение о стрельбе боевыми патронами по гражданскому населению иначе назвать нельзя. Как и следовало ожидать, за принятием подобных решений стояли аристократы на военной службе – князь Васильчиков и великий князь Владимир Александрович. Солдаты гражданской власти даже министру внутренних дел не подчинялись, а других методов разгона толпы в своем арсенале не имели.

Впрочем, у событий 9 января была и весьма любопытная предыстория. Буквально за несколько дней до роковой даты, 6 января, во время Крещенского молебна рядом с царем разорвался снаряд, по какой-то странной «случайности» выпущенный в качестве «холостого» салюта. Немедленно прошел слух, что этим снарядом был убит городовой по фамилии Романов. Царь, весьма склонный к мистицизму, увидел в этом событии весьма мрачное предзнаменование, и покинул город. Таким образом, войска, выпустившие в толпу мирных петербуржцев пять (!) залпов, защищали даже не царя, а пустое здание дворца.

И в очередной раз царь пожалел не тех, кто это заслуживал. Казалось бы, ну возмутись он тем негодяем, который «расстрелял веру в доброго царя», отправь его на каторгу или на худой конец на японский фронт «кровью искупать» свое преступление. Но царь, не имеющий ни малейшего отношения к приказу о расстреле, санкционирует это «мероприятие» задним числом, будто бы совершенно не понимая, какие последствия могут быть для его репутации. Эпитет «кровавый» вредил впоследствии Николаю Александровичу очень часто и сильно, но что-то менять было уже поздно.

Очередная грубая ошибка – поспешное заключение мира с японцами, под давлением своего ближайшего окружения и скорее всего французов, которым во время русско-японской войны кайзер навыставлял немало претензий по Марокко. Любопытно, что петербургские творцы этого скоропостижного «мира» сами не пожелали иметь прямое отношение к его заключению, и в Портсмут для подписания документа отправился уже находящийся в безнадежной опале граф Витте. Тезис – «чтобы прекратить революцию надо заключить мир» – оказался неверен абсолютно, и в итоге революция разгорелась всерьез и надолго, причем самое активное участие в ней приняли именно солдаты, которые возвращались с дальнего Востока не успев принять участие в боевых действиях. И тот запал, который должны были ощутить на своей шкуре японцы, в итоге ощутили жители сибирских городов на пути их следования, а позднее – и казаки, пытавшиеся не допустить поджогов помещичьих усадеб по всей России.

Подробно рассказать об очень важных моментах «малой гражданской войны в России», которая разразилась в 1905-1907 годах, в данном тексте не представляется возможным, замечу лишь, что управление страной было потеряно настолько, что на полном серьезе обсуждался вопрос эвакуации царской семьи в Англию на британском военном корабле.

Предыдущие «управленцы», включая Витте, оказались совершенно не готовы к вызовам нового времени – и от идей «всех вешать и расстреливать» перешли к еще более невозможным – передать крестьянам половину всех помещичьих земель, и вообще всерьез поделиться с этим сословием властью.

Само собой «собственникам» Империи – то есть крупным помещикам – эти идеи представлялись совершенно невозможными. И им, как и царю неожиданно повезло. Ровно через четыре (!) дня после отставки слабака Витте со всех государственных постов – 22 апреля 1906 года – было принято судьбоносное кадровое решение. 26 апреля на должность министра внутренних дел заступил бывший гродненский и саратовский губернатор Петр Аркадьевич Столыпин. В той непростой ситуации для царя и помещиков Столыпин оказался абсолютно беспроигрышным вариантом. Мудро сочетая умеренные репрессии и умеренные реформы, новый министр внутренних дел, а вскоре и премьер-министр, сумел прекратить революцию и успокоить страну практически до следующего форс-мажора под названием «Первая мировая война», сохранив господам-помещикам их землю в полной собственности.

К сожалению, одновременно с войной и революцией в жизни Николая произошло еще одно очень печальное и имеющее далеко идущие последствия событие. У долгожданного наследника престола цесаревича Алексея была обнаружена неизлечимая наследственная болезнь гемофилия, передающаяся по наследству от матери к сыну. Лучше всего важность этого факта описывает американский историк Роберт Масси в своей книге «Николай и Александра» – поскольку в его собственной семье тоже был сын-гемофилик.

Кроме постоянного риска потерять ребенка родители – и Александра Федоровна и Николай Александрович – каждый день присутствовали при мучительных болях любимого «бэби», что, безусловно, самым пагубным образом сказывалось на их психике. Видимо, царь тогда неоднократно вспоминал предупреждение умирающего отца, который категорически не хотел этой свадьбы и предлагал сыну другую принцессу в жены. Но якобы «слабохарактерный» молодой Николай проявил в той ситуации чрезвычайное упрямство, настоял на своем, и в итоге даже свадьбу пришлось играть в совершенно неподходящее время траура по Александру III.

Интересно, что в нужное время в нужном месте появился возможно единственный человек во всем мире, который хотя и не умел исцелять неизлечимые болезни, но убирал их самые страшные последствия. Речь идет о Григории Распутине, который к большому недовольству личных врачей царя и всевозможных недоброжелателей царской семьи, достаточно эффективно останавливал кровотечения и снимал самые сильные боли у цесаревича Алексея.

Отметим еще один важный, но редко упоминающийся момент. По законам Российской империи законным наследником престола был именно Алексей. В случае его вполне вероятной с учетом медицинского заключения преждевременной смерти, скорее всего, наследовать российский трон должен был бы младший брат царя Михаил.

Непонятно, почему Николай юридически не сделал наследником именно Михаила. Решение было принято такое: наследник Алексей, а Михаил – регент при нем, то есть в случае неожиданной смерти Николая Михаил должен был временно, до совершеннолетия Алексея, исполнять обязанности царя.

В 1912 году Михаил Александрович женится на «простолюдинке», за что вообще специальным «высочайшим манифестом» был лишен даже и регентства. Похоже, Николай все-таки надеялся, что Алексей выздоровеет вопреки всему, и сможет стать русским царем. Многочисленные Романовы, вполне вероятно, от такой перспективы были совсем не в восторге.

Так, Григорий Ефимович Распутин становился на пути весьма и весьма влиятельных в империи людей. На пути не куда-нибудь, а к верховной власти. И все последующие волны черного пиара по его поводу были следствием вовсе не маленьких слабостей «старца», а его статуса «хранителя жизни и здоровья цесаревича».

Мирное время

Но вернемся в 1907 год. По официальной историографии, с 3 июня революция закончилась везде, даже в Думе. Началось ускоренное экономическое развитие страны, но, к сожалению, с заданной той элитой бомбой замедленного действия – Петр Аркадьевич Столыпин, как и его непосредственный начальник, никак не желал поделиться с крестьянами – 80% населения России – помещичьими землями.

Кризис помещичьего земледелия был очевиден для всех, его неэффективность тоже, легитимность потомственного землевладения была, мягко говоря, сомнительной – но конкретно в этом вопросе никаких подвижек так и не произошло. Столыпин направил страну по другому пути – расселял крестьян на неосвоенные земли востока страны.

Многочисленные негативные последствия этого процесса оставлю за скобками данного рассказа, отмечу только одно – такое решение в любом случае было паллиативом. То есть, рано или поздно «свободные» земли все равно бы кончились, а ощущение тотальной несправедливости – когда помещики жировали на получаемые от сдачи своей земли в аренду деньги, разъезжая по заграничным курортам, а в центральной России плотность сельского населения уже превосходила европейскую – оставалось.

Аграрный вопрос в империи был отложен, временно смягчен переселенческой политикой – но не более того. Впрочем, у меня есть основания предполагать, что наглядевшись на чрезвычайные успехи крестьянского хозяйствования в Сибири, Столыпин тоже задумался о новом этапе аграрной реформы (поняв, что именно кулак, а не помещик эффективен и нужен стране в качестве основной экономической силы). Но пули убийцы в Киевском театре не дали стране пойти по этому, возможно, спасительному пути.

Впрочем, царь Николай скорее всего и не дал бы Столыпину такой возможности – мешал какой-то нездоровый консерватизм. Помещичий вопрос был в стране не единственным «перезревшим» – по меткому выражению думца Шульгина: «Для полной победы над революцией надо было дать крестьянам землю, интеллигентам – свободу, а евреям – равноправие».

И когда Петр Аркадьевич и его министры составили на высочайшее имя список самых бессмысленных и неудобных ограничений для иудеев в империи, которые было бы желательно отменить – царь отреагировал своеобразно. Признав правоту своих министров во всех этих предложениях, он, тем не менее, ничего из изменений не принял, сказав: «Пусть это сделаю не я, а мой преемник». При Николае даже появились дополнительные ограничения не только на иудеев, как было «спокон веку», а просто на евреев по национальности.

Такой непонятный вердикт был вполне предсказуемым для Николая на протяжении всего царствования. И ничем иным, кроме как особенностями характера императора, объяснить его нельзя. Как и следовало ожидать, практика откладывать важные решения «на потом» усиливала напряженность в обществе, и снижала прочность «государственных устоев». К счастью, успехи в экономике позволяли до поры до времени такую политику проводить и дальше.

Взвалив на плечи Столыпина управление страной, царь вернулся к излюбленной для себя внешней политике. В августе 1907 ему удалось заключить чрезвычайно важный «союз» с Великобританией – поделить, причем с определенной выгодой для России, территорию Персии.

Несмотря на то, что близкий друг и родственник, а также практически двойник Николая Георг V был в то время еще принцем Уэльским – но его вмешательства не потребовалось: его отец король Эдуард VII, убежденный сторонник беспощадной борьбы с германской угрозой, пошел на уступки России в иранском вопросе и создал таким образом полноценный союз трех держав – «Антанту». Правда, никаких военных обязательств ни только по отношению к России, но и по отношению к Франции англичане как всегда на себя не взяли – но сам факт дружбы против Германии был с этого момента очевиден.

В связи с этим интересно рассмотреть конфликт между Францией и Германией в Марокко весной 1911 года. Когда немцы пригрозили французам войной из-за неудачной попытки раздела этой североафриканской страны, англичане на удивление прямо предупредили кайзера о неизбежном военном вмешательстве в этот конфликт на стороне Франции. При том, что Николай, связанный в отличие от британцев с Францией прямым договором о военной помощи, союзникам в военной поддержке в Марокко отказал – что доказывает ошибочность широко распространенного мнения о нем как о правителе чрезмерно зависимом от своих французских кредиторов. Немцы в итоге отступили – о чем впоследствии неоднократно и публично сожалели.

Но вернемся в Россию. В марте 1911 года в Петербурге произошло вроде бы не столь уж и значимое событие – внесение в Государственный совет вполне себе второстепенного закона «О земствах в западных губерниях». И хотя сам царь изначально в этом событии участия не принимал, о нем следует рассказать подробно – именно как о примере серьезного управленческого просчета первых лиц.

Итак, премьер-министр российской империи Петр Столыпин – строго говоря не сам, а по итогам рассмотрения в правительстве предложений группы членов того же Государственного совета – предложил изменить существующий порядок распределения голосов на выборах в нескольких западных губерниях России. Формально затрагивающий только дворянские голоса, этот закон можно было бы сегодня истолковать и как попытку перераспределить властные рычаги империи от сословного к национальному разделению, то есть усилить этнически русский элемент в руководстве страной, ослабив в данном конкретном случае польский.

Но подлинные правители России – крупнейшие помещики, формально такие же русские, как и большинство жителей империи, большинством голосов отвергли предложение Столыпина, проявив таким образом не национальную, а классовую солидарность со своими польскими коллегами. И все бы ничего, но премьер в этой ситуации неожиданно пошел на принцип, и буквально шантажируя Николая угрозой отставки, вынудил последнего принять все меры законодательного порядка для вступления этого закона в силу, обидев при этом еще и Государственную Думу. Дошло до того, что Столыпин просто заставил царя дать ему письменное обещание подержать закон – что, в общем-то, любыми правилами общения с руководством крайне не рекомендуется.

Царь вынужденно принял все условия премьера, но оценил такую позицию своего подчиненного крайне отрицательно. Именно с этого дня в обществе стали распространяться слухи о неминуемой отставке Столыпина, несмотря на тот факт, что свои обязанности он продолжал выполнять безупречно, но именно по процедурному вопросу рассорился со всеми остальными ветвями российской власти.

Возможно, прими тогда царь его отставку, и ситуация постепенно бы нормализовалась. Столыпин бы понял что погорячился, вступив в конфликт из-за пустяка (для него персонально как для идеолога «русского национализма» этот вопрос был важен, но явно не настолько, чтобы терять должность премьера), попросил бы у государя прощения и вернулся бы во власть. Но одержанная «пиррова победа» провела между царем и Петром Аркадьевичем непреодолимую черту. Думаю, именно поэтому царь – человек в общем-то вежливый и доброжелательный – не посетил умирающего Столыпина в киевской больнице, настоял на том, чтобы не наказывали лиц, непосредственно виновных как минимум в преступной халатности во время этого самого убийства и порекомендовал новому премьеру Коковцову «не заслонять Его, как это делал предшественник».

Вместе с тем инерция столыпинских преобразований дала государству возможность устойчиво развиваться до самого лета 1914 года. Царь занялся своим любимым делом – организацией внешней политики, и во многом в этом преуспел. Любопытно, что его ближайшим помощником и единомышленником стал ставленник покойного Столыпина и его родственник Сергей Сазонов, министр иностранных дел еще с конца 1910 года.

Разными способами, но в целом без войн, Россия упрочила свои позиции на дальнем востоке. Смешно, но с японцами в итоге нашли консенсус – в ответ на Синхайскую революцию 1911 года в Китае – Япония по двустороннему соглашению с Россией «влияла» в Корее и Южной Манчжурии, а Россия – в Манчжурии Северной, Монголии, и Синцзяне. Успешно развивалась и экспансия в Персии, даже слишком успешно, поскольку англичане посчитали, что этот процесс нарушает договор 1907 года и начали вновь налаживать отношения с Германией.

К сожалению, склонность царя к внешнеполитической маниловщине, которую отмечал генерал Куропаткин в преддверии русско-японской войны, со временем полностью не исчезла. И очередным ее проявлением стал «балканский блок», в который изначально вошли Сербия и Болгария, а несколько позже – Черногория и Греция.

По замыслам Сазонова и Николая, этот блок должен был в случае серьезного конфликта на Балканах противостоять Австро-Венгрии, и в принципе имел для этого достаточно войска. Но основной по военной силе участник этого самого «балканского блока» – Болгария – совершенно не собиралась воевать за чужие интересы в далекой Боснии. Зато соседняя с ней Турция, ослабленная последовательно младотурецкой революцией, войной с Италией и непонятными реформами в управлении, представлялась болгарам вполне посильной и лакомой добычей. В итоге члены оборонительного (от австрийской агрессии) балканского союза обрушились всей военной мощью на совершенно не готовую к этой войне Турцию, к которой территориальные претензии были у всех балканцев. Даже у Сербии, при том, что сербов османских подданных к тому времени практически не осталось.

Остановлюсь на весьма характерном эпизоде Первой балканской войны: когда болгарская армия практически вошла в Стамбул, из Петербурга Болгарии прямо пригрозили войной, и царь обсуждал с командованием Черноморского флота высадку десанта для защиты «Царьграда» от раздухарившихся братушек.

Само собой, последствия такого «союзного строительства» оказались прямо противоположными задуманным изначально. Болгары и сербы с греками рассорились всерьез и надолго, что уже не усиливало, а, напротив, ослабляло возможную антиавстрийскую коалицию в будущей войне. Более того, Сербия – вероятный потенциальный союзник России в будущих битвах против Австро-Венгрии – растратила в войнах колоссальные людские и экономические ресурсы, приобретя взамен территории с враждебным албанским и македонским населением. Таким образом, руководство Сербии стало крайне миролюбивым и оставалось таковым до самого лета 1914 года, когда австрийцы просто не оставили сербам выбора.

Турки соответственно всю вину за весьма чувствительное для себя поражение в балканских войнах возложили на Россию (отчасти зря, но кто же знал), и все сильнее входили в орбиту германского влияния. Правящие младотурки к тому же лишились своей малой родины – города Салоники. Кроме того, болгары и греки изгнали из вновь завоеванных и даже из старых земель значительное количество мусульманского населения. Эти беженцы впоследствии примут активное участие в истреблении армян и греков в азиатской части Турции во время первой мировой войны.

Война

Вокруг Первой мировой, несмотря на ее полную аполитичность в современном понимании этого слова, существует масса бессмысленных мифов, часть из которых имеет прямое отношение к герою нашего повествования. Безусловно, к этой войне готовились все без исключения европейские державы, и Россия – в том числе. Потенциальные противники – Австрия и Германия – уже не на шутку опасались вовсе не «российской агрессивности», а самого факта наличия к востоку от себя весьма подготовленной и многочисленной армии. Австрийцы вообще не рассматривали себя как сторону, способную в одиночку воевать с Россией. А германский генеральный штаб грустно отмечал, что пройдет совсем немного времени, и справиться одновременно и с Россией и ее союзником Францией станет крайне сложно.

В такой атмосфере и произошли печальные события лета 1914 года – убийство наследника австрийского престола и последующий «наезд» руководства империи Габсбургов на Сербию. В данном случае можно сколько угодно ссылаться на шумиху в прессе обоих государств, искать красивые эпитеты о «долге по защите братьев-славян» и прочей мишуре – но, как известно, Российской империей управляли не газеты и не общественное мнение, как иногда бывало в туманном Альбионе.

Бесстрастная хроника переговоров, которые Николай и Сазонов с очень серьезными намерениями вели с австрийским двором, показывает крайнее и даже абсолютное нежелание Петербурга ввязываться в эту войну. Их итогом стало составление своего рода меморандума, в котором было согласовано занятие австрийцами Белграда с последующими переговорами с участием Великих Держав и составлением неких условий, на которых сербы отделывались бы легким испугом, сохраняли политическую и экономическую независимость, и вероятно, выплачивали бы австрийцам какую-то компенсацию военных расходов.

К сожалению – видимо для всего человечества – в Берлине в тот момент рассуждали слишком глобально, в отличие от приземленных расчетов Вены и Петербурга. Логика была простая: если напасть на Россию и Францию сейчас – есть шанс победить. Через пару лет соотношение сил сторон изменится в неблагоприятную для Германии сторону, и победа станет менее вероятна.

Прусские генералы – а решали в тот момент уже они, включая кайзера – не смогли учесть ничего, кроме самых простых вещей: ни стремительное улучшение отношений между Англией и Германией, и соответственно их ухудшения между Англией и Россией; ни появляющиеся противоречия между Петербургом и Парижем – в том же австро-сербском конфликте Пуанкаре занял куда более жесткую просербскую позицию, чем Николай.

Германия твердо решила воевать – и вступила в будущую мировую войну первой, на самых невыгодных стратегических условиях, да еще имея в качестве основы совершенно безумный «план Шлиффена», который просто гарантировал немцам наличие максимально возможного числа врагов. Идея Распутина о том, что он сумел бы, находясь в Петербурге, как-то не допустить войны, совершенно утопична – решение об этом принимали в Берлине, а туда Григорий Ефимович не попал бы ни при каких условиях.

Не будет преувеличением сказать, что в начале Великой Войны российское общество безусловно сплотилось вокруг своего царя – и прошлые претензии будто бы ушли на задний план. Боевые действия шли по-разному, в том числе и по причине чрезмерной вороватости тыловых служб, но в целом от 1914 года к 1916 Россия, в отличие от той же Германии, скорее усиливалась чем ослабевала.

Всевозможные петербургские интриги против царской семьи до поры до времени не переходили в заговор, и в случае победы над врагом были бы забыты даже самыми активными интриганами. Царь и Сазонов очень серьезно и разумно – с точки зрения интересов империи в их понимании – подходили к будущему мироустройству, заставив союзников по Антанте идти на значительные уступки в территориальном вопросе. В целом, в роли верховного главнокомандующего царь не совершал каких-то серьезных ошибок, и вовсе не плясал под дудку союзников. Скорее наоборот, своевольничал по полной программе, понимая, что сила – на его стороне.

Кульминацией роста военной силы российской империи в Великой Войне стал «Брусиловский прорыв», в ходе которого австро-венгерская армия понесла такие потери, что перестала быть отдельной боевой единицей и превратилась в придаток германского Рейхсвера. Особенно существенно выглядел российский триумф на фоне чудовищных по своей бессмысленности атак англичан и французов на укрепленные немецкие позиции во Фландрии, в которых для захвата крошечных территорий, не имеющих ни военной, ни экономической ценности, гибли сотни тысяч солдат.

Увы, «Брусиловский прорыв» стал не началом победы, как должно было бы быть по логике развития событий, а «лебединой песней» всей императорской армии. Западный и Северный фронты не поддержали наступления на юге, и вскоре после стабилизации линии фронта восстановилось очередное окопное равновесие. «Грандиозная победоносная операция, которая могла осуществиться при надлежащем образе действий нашего верховного главнокомандования в 1916 году, была непростительно упущена» – так охарактеризовал результаты своего «прорыва» сам Брусилов.

Одновременно в самой Антанте, а точнее в главной на тот момент ее державе Англии, начинали расти претензии к своему российскому союзнику, и назвать их необоснованными было бы ошибочно. В июне 1916 года немцы каким-то загадочным способом сумели вычислить военное судно, на котором плыл в Петербург безусловный военный лидер страны – фельдмаршал Китченер. Этот визит должен был привести к полной координации сил союзников для достижения как можно более быстрой победы над Германией. В итоге Лондон предположил, что утечка информации о секретном визите произошла из кругов близких к императрице. Англичане, как известно, ничего и никогда не забывают, и вовсе неслучайно спустя некоторое время с их участием – или подчеркнутым безучастием – погибли Григорий Распутин, Александра Федоровна, и даже немецкий посол в большевистской России Мирбах (консул в норвежском Бергене в момент катастрофы с Китченером).

Тревожила англичан и активность сперва думского деятеля, а впоследствии министра внутренних дел Протопопова, который позволял себе обсуждать условия возможного мира с Германией и ее союзниками во время визитов в нейтральные страны. И хотя не было никаких доказательств, что царь мог хотя бы знать о таких переговорах, сам факт назначения миролюбца Протопопова в правительство не мог не наводить англичан на серьезные мысли.

Но самый большой удар по Антанте, как мне представляется, нанесла румынская военная кампания. Англичане, судя по всему, потратили огромные деньги, дабы вовлечь Румынию в войну с Германией. Ценность ее как союзника была в стратегическом положении этой страны. Через Румынию русская армия – примерно 2/3 которой почему-то находилось в тот момент в тылу – могла прорваться в северо-восточную Болгарию, армия которой практически полностью стояла на своих юго-западных границах. А через Болгарию можно было бы попасть прямо в вожделенный Царьград.

И вдруг, несмотря на открывшиеся возможности, равных которым, наверное, не было за всю войну, российская армия практически не принимает участия в боях между румынами и армиями германского блока, и вмешивается в ход боевых действий чрезвычайно вяло, и небольшими силами (в самый ответственный момент – 50 тысяч человек).

Англичане проявили прямо чудеса энергичности, успев сжечь румынские нефтепромыслы буквально за два часа до вступления в Плоешти немцев. Но подобный исход столь перспективной операции их, безусловно, устраивать не мог. Верховный же главнокомандующийна эти события никак не прореагировал, будучи занят делами своей семьи. Неслучайно царский посол в Испании в конце 1916 года отмечал, что на английском посольстве в Мадриде среди флагов союзников по Антанте уже не вывешивали российский триколор.

В тяжелейшем управленческом кризисе конца 1916 года рядом с царем не оказалось вообще никаких способных и преданных людей. Что его персонально никак не оправдывает – первое лицо государства никак не могло в такую минуту самоустраняться от принятия серьезных решений как в военной, так и в политической области, обратив максимум внимания на проблемы в семье. Царь слаб – так решили все, и враги и союзники.

Следствием такого решения стал военный переворот, который обычно называют «Отречением», 2 марта 1917 года. Похожая история происходила в России в марте 1801 года. Тогда другие офицеры, тесно связанные с той же Англией, заставляли отречься от престола прапрадеда Николая II – императора Павла Петровича, человека тщедушного, но как оказалось, обладающего мощной внутренней силой. Несломленный Павел отказался и был трусливо убит заговорщиками. Николай под давлением согласился, на какое-то время остался жив, но в итоге погубил этим решением не только себя самого, но и свою семью, и всю державу.

С моей точки зрения царствование Николая II – внешне во многом успешное – стало в первую очередь эпохой упущенных возможностей. Понимая, что именно нужно делать, царь с упорством достойным лучшего применения этого не делал. До поры до времени ему везло, потом обстоятельства сложились по-другому. «Человек не на своем месте» оказался не готов к таким вызовам, как мировая война и революция, осложненные тотальной изменой ближайшего окружения. И все многочисленные достоинства частного лица Николая Александровича Романова никак не смогли повлиять на грубые ошибки в управлении, которые и привели страну к катастрофе 1917 года.

К сожалению, по объективным причинам, статья оказалась значительно короче, чем мне бы хотелось – отчасти это может привести к выпадению каких-то важных моментов. Поэтому готов разъяснить любые возникшие у читателя вопросы в комментариях.