Общество анонимных акционеров, или Кому принадлежат российские компании?

Историю российского бизнеса обычно ведут от 1988 года, когда был принят Закон СССР «О кооперации в СССР». Однако историк и экономист, кандидат исторических наук Алексей Тихонов считает, что процесс стартовал раньше. Об этом он рассказывает в интервью Executive.ru. Эта вторая публикация в проекте Exective.ru «25», в ходе которого редакция и участники Сообщества сверяют представления о бизнес-истории России. Как и в первом материале «1990-е: «лихие» или «время надежд»? Оцените ход истории!» мы предлагаем участникам заполнить анкету, но на сей раз речь идет об оценке «нулевых годов».

Как заполнять анкету?

• Теги – ключевые слова. «Маркеры» времени. Например: «Приватизация», «Новые возможности», «Иллюзии»… Или: «Деиндустриализация», «Безработица», «Финансовый кризис»… Пять самых важных, на ваш взгляд, явлений этого периода.
• События – имеются в виду события, повлиявшие на бизнес.
• Люди. Нас интересуют люди бизнеса, а не политики и медиазвезды.

Executive.ru: Сколько периодов вы насчитываете в истории российского бизнеса, если исходить из того, что история эта началась в 1988 году?

Алексей Тихонов: Я полагаю, она началась раньше. В 1988 году стартовал не бизнес, а процесс легализации капиталов. Заработаны эти деньги были ранее – путем перераспределения экспортных потоков, эта тенденция началась еще в 1970-х годах. Монополия внешней торговли не признавалась странами с англо-саксонским правом. Поэтому спецслужбы СССР и стран-сателлитов были вынуждены идти на некоторые ухищрения, например, регистрировать компании на частных лиц, которые были связаны доверительными отношениями с правительством. В результате появлялись формально частные, а по сути – государственные компании. Как работала эта схема? Допустим, человек легально или нелегально уезжал на Запад и оставлял в СССР вексель на крупную сумму.

В стране прибытия он регистрировал фирму, через которую шли контракты. Если он вдруг начинал чувствовать себя реальным собственником, ему могли предложить оплатить вексель. Эта схема работала в 1970-е годы, а в 1980-х началась неразбериха в советском управлении, владельцы подставных фирм стали чувствовать себя более свободно и начали потихоньку «отжимать» часть экспортной выручки. Полагаю, что спецслужбы, которые в этот период тоже начали чувствовать себя более свободно, приобщились к этому процессу.

Таким образом, люди, имеющие отношение к приватизации экспортной выручки, и стали пионерами российского бизнеса. Когда это было позволено, они стали регистрировать в Советском Союзе совместные предприятия. Изначально же, как писал в своих книгах Пол Хлебников, всем этим схемам научил россиян американский предприниматель, миллиардер Марк Рич. Подробности этой деятельности ушли в могилу вместе с Марком Ричем, но у Рича было много учеников.

Вторая группа «пионеров капитализма» накопила средства на внутреннем рынке – я имею в виду преступные кланы, которые занимались крышеванием нелегальных и полулегальных предприятий. Причем, эти люди накопили наличные средства, что очень важно: ликвидность экономики в этот момент была очень низкой: грубо говоря, денег не хватало, а они могли предложить свои услуги и деньги в обмен на серьезный контроль над активами. Эти кланы, как правило, носили ярко выраженный этнический характер, в силу того что таким образом обеспечивалась сама возможность их существования вне зависимости от легальной системы.

Executive.ru: Таким образом, история российского бизнеса началась не с кооперации, а с легализации?

А.Т.: Да. И в этот момент закладывается главная характеристика российского капитализма, которая проявляет себя до сих пор: разница между тем, кто реально владеет активом, и тем, кто этот актив представляет в открытом общественном пространстве. Есть люди, о которых общество знает, что они богатые, есть и другие – они ничего о себе не говорят, но при этом являются реальными владельцами активов. Есть фасад, и есть закулисье (безо всякой конспирологической теории). Отсюда понятен интерес российского бизнеса к офшорным схемам – они позволяют завуалировать владельца. При этом по советскому и российскому законодательству вся эта фидуциарная собственность законной не является: человек, который отдал активы в доверительное управление, законом не защищается. Иной подход в британском праве: не важно, являешься ли ты формальным акционером или просто доверил деньги под честное слово другому человеку – британским судом это обстоятельство может рассматриваться в качестве доказательства.

Executive.ru: Легализация продлилась до 1991 года?

А.Т.: Внутренние малые предприятия, всевозможные кооперативы – небольшая часть рыночной экономики. Вторая же часть, куда более существенная, которая начала выходить в открытое пространство, связана с уже названным контролем над экспортными потоками. Начался передел этих каналов, причем, в самой безобразной форме – никого не волновали активы внутри страны, интерес представляли механизмы перераспределения на Западе.

Таким образом, приватизация в России началась не с залоговых аукционов, а с перетока экспортной выручки. Тот, кто владел валютой, мог очень выгодно ей распорядиться: сначала заработать на экспорте, затем закупить на эту выручку товар, поставить его сюда по импорту, при этом не заплатив пошлины, заработать прибыль. На этом фоне заработки кооператоров внутри страны выглядели копейками. В 1991 году начался переход от приватизации потоков к приватизации активов: возникли предпосылки для того, чтобы легализовать капиталы.

результате в середине 1990-х произошла легализация крупной частной собственности, которая, я согласен с Анатолием Чубайсом, означала действительный переход к рыночным отношениям. Ваучерная приватизация способствовала этому процессу, потому что фонды, офшоры, доверительное управление, настоящие и «картонные» олигархи – все это, как ни крути, уже было проявлением частной собственности. Переход активов в новые руки повлек за собой консолидации, реструктуризации, эти процессы мы наблюдали всю вторую половину 1990-х.

Executive.ru: Результатом второго этапа (1991-1998 годы) была семибанкирщина?

А.Т.: Да, безусловно, потому что эти семь банкиров консолидировали основные активы. Но не нужно обманываться и говорить, что российскую собственность поделили семь человек, это не так. У каждого из банкиров были свои стейкхолдеры, сотни и тысячи влиятельных людей, которые были причастны к этим активам, и которые не хотели афишировать себя. Никто не позволил бы семи людям действительно поделить всю российскую собственность. Можно сказать, что сложилось семь синдикатов, у каждого из которых были свои интересанты. При этом стейкхолдеры отчетливо понимали неустойчивость модели, поскольку она не могла гарантировать сохранение собственности. Поэтому они стали искать новые формы защиты активов и сделали ставку на питерских чекистов.

Executive.ru: Однако эта ставка привела к серьезным изменениям среди игроков?

А.Т.: Так бывает в истории. Вспомните Михаила Романова, которого избрали на царство, когда ему было 16 лет. Бояре полагали: «Миша – маленький, мы будем править за его спиной».

Executive.ru: В чем суть следующего этапа – с 2000 по 2013 год?

А.Т.: Во взаимоотношениях между частными группами и государством, которое с одной стороны защищает эти активы, а с другой – участвует в их перераспределении. Да, государство предоставляет защиту, но оно – не пассивная «крыша», у него есть собственные интересы. В результате стали появляться государственные корпорации, которые являются «вещью в себе», поскольку не всегда понятно, по каким законам они действуют. Частно-государственное партнерство позволяет инвесторам чувствовать себя в относительной безопасности. В относительной, поскольку интересы инвесторов защищаются не столько силой закона, сколько политической волей, а такой подход не исключает передела собственности в будущем.

Executive.ru: Как повлияли на структуру собственности два кризиса, произошедших в 1998 и 2008 году?

А.Т.: События 1998 года в общественном пространстве воспринимаются как кризис банковской, валютной системы. Это так, но у них есть и иное измерение. В этот момент в странах Запада, в Америке прежде всего, осознали, что на самом деле собственность в России принадлежит непонятно кому. Я в этот период был в США, и помню, как американские газеты писали, что российскими активами и российским государством управляют бандиты.

Тогда шел громкий скандал с Bank of New York (BONY), который обвиняли в отмывании российских денег от экспортной выручки. Изначальные ставки в этом процессы были очень серьезные, однако процесс закончился ничем, потому что все попытки разобраться в структуре собственности приводили в никуда. Эту же тему обсуждала западная пресса в связи с таинственной гибелью в Монако в 1998 году банкира Эдмонда Сафры, которого также как и BONY обвиняли в отмывании российских денег. Многие конфликты современности, например, история Сергея Магнитского, ведут происхождение из 1990-х: Сафра был причастен к созданию фонда Hermitage Capital, в котором работал Магнитский.

У кризиса 2008 года тоже было очень сильное бизнес-измерение. Акции многих крупнейших ресурсных компаний России были заложены по кредитам. Если бы государство не помогло, владельцам пришлось бы расстаться со значительной частью активов. Впоследствии государство начало крупные проекты в области железнодорожного строительства, самолетостроения, началась подготовка к Олимпийским играм в Сочи, и спасенным корпорациям достались крупные контракты. В этом смысле ставка, сделанная капиталом в 2000 году, несмотря на конфликт Кремля с Михаилом Ходорковским, в целом оказалась верной.

В России, в отличие от той же Америки, последствия кризисов практически не изучены. В США уже через полгода после потрясений появляются серьезные исследования, где все тенденции, кейсы разобраны по косточкам. У нас же нет ни одной серьезной работы ни по аукционам, ни по ваучерной приватизации. Вся художественная или документальная литература ограничивается либо «биографиями успешных предпринимателей», либо погромными конспирологическими разоблачениями: «Все вокруг воры!».

Executive.ru: Насколько устойчива сложившаяся система отношений государства и бизнеса?

А.Т.: Главная проблема в том, что нам не удается запустить нормальный инвестиционный процесс. В результате всех обстоятельств, о которых мы говорим, произошла монополизация ключевых секторов. Но монополизация и инвестиции между собой «плохо дружат», неважно, идет ли речь о нефтяном секторе или телекоме. Сейчас в России деньгами владеют люди, которые не заинтересованы в больших рискованных инвестициях, и это плохо для развития. В России нет рынка капитала, поскольку монополиям капитал не нужен по определению, он им нужен только на стадии выхода из бизнеса.

В результате отсутствия инвестиционного механизма (когда ты вкладываешь деньги, прогораешь, снова вкладываешь, в результате успешные проекты «выстреливают» и заводится машина устойчивого роста…) в стране нет движения. Это проблема не только экономическая, но и социальная – нет лифтов: либо ты работаешь в государственной монополии, либо ты – никто и звать тебя никак. Это делает систему очень неустойчивой, с моей точки зрения.

Фото: pixabay