Русский характер начала XX и XXI веков: сравнение и анализ

Никита Бутомо
Рисунок Юлии Маринушкиной

«Ужас нисхождения в хаотическое зовет нас могущественнейшим из зовов,
повелительнейшим из внушений: он зовет нас – потерять самих себя».
Вячеслав Иванов

«Я воспринимал доброе и злое, правое и неправое, красивое и некрасивое,
сильное и слабое, больное и здоровое, великое и малое как некие единства…
Я не верил прямым и простым психологиям…
Они не знали, что быть человеком – это значит примирять противоположности».
Михаил Чехов

«Господа присяжные заседатели!
Не в первый раз на этой скамье преступлений и тяжелых душевных страданий
является перед судом общественной совести женщина по обвинению в кровавом преступлении.
Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям; были женщины,
обагрявшие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц.
Эти женщины выходили отсюда оправданными».
П.А.Александров. Речь в защиту В.Засулич

В попытках самоидентификации любая нация, не исключая и русскую, сравнивает себя с другими, пытаясь понять точнее, почувствовать, в чем она другая, что у нее «не так, как у других» - и из этого сравнения сделать вывод о себе самой.

Такие сравнения нации с другими чаще всего и плодотворней всего происходят в военных противостояниях, причем для нации лучше, чтобы «пришли к ней», нежели чтобы «пришла она» - сравнение происходит качественнее. Откуда мы это знаем? Из истории. Считается, что русские стали осознавать себя как нацию во время вторжения Наполеона в 1812 году. Но с этим можно ведь и поспорить! Тогда приведем пример, когда во время греко-персидских войн эллины стали осознавать себя эллинами именно тогда, когда Дарий в 490 году до н.э., а затем Ксеркс в 480 году до н.э. вторглись в Грецию. Вам мало этих примеров? Что ж, их количество можно было бы увеличить, но тогда мы не подошли бы к сути статьи никогда.

В греко-персидских войнах часть греческих полисов (городов-государств) воевала на стороне персов, а часть – на стороне греческой независимости. Для последних национальная идентичность, выражавшаяся во фразе: «мы, греки – лучшие!» - была не пустым звуком, а для первых: для фессалийцев, беотийцев – пустым. Между тем, Беотия находится прямо в середине Греции, так что «линия раскола» прошла, что называется, через каждый дом, а не просто отдельные приграничные полисы изъявили персам свою покорность. Мы так подробно рассматриваем это для того, чтобы подчеркнуть тот факт, что именно вторжение неприятеля, когда вчерашний сосед становится врагом, дает тебе осознание того, что ты и кто он есть на самом деле.

Итак, можно сравнивать себя с другими и лучше делать это во времена вторжения неприятеля. Однако есть и другой, менее «надежный», но зато «мирный» способ: попытаться сравнить себя с самими собой. Так много раз делали римляне и неизменно выносили вердикт: «нравы упали, нынешнее молодое поколение – совсем не то, что было раньше» (Цицерон «Против Катилины»). Затем молодое поколение неожиданно вступало в войну с неприятелем, частью гибло, а частью прославляло себя подвигами, и оказывалось: нет, не правы были деды! Наши соколы – не хуже прежних! А может, лучше?

Русское дворянство начала XIX века очень плохо говорило на родном языке и уж точно совсем ничего не знало про жизнь в России, но отлично показало себя на полях сражений в войне против Наполеона.

Россия дважды стояла на пороге серьезного выбора - в начале XX века и сейчас, видимо, тоже, поэтому имеет смысл сравнить наши национальные характеры и посмотреть, так сказать, тренд. Мы не будем останавливаться на доказательстве того, сколь значима для России была эпоха начала XX века и сколь значима сегодняшняя – скажем лишь, что выбор, который делает цивилизация – это всегда ответ на вызов, вызов среды.

Что такое вообще – «вызов»? Собственно, это понятие ввел А.Тойнби, и именно способность ответить на вызов среды (он говорил – «вызов истории») адекватными действиями определяет жизнеспособность цивилизаций.

Само существование Средиземного моря было для древних кочевых племен, живших на его берегах, вызовом – и вот, они научились плавать и торговать и превратились из «просто семитов» в финикийцев. Вызовом может быть война, стихийное бедствие, но ни в каком случае не «выбор», потому что выбор для целой цивилизации – это непонятно! Кто и что должен выбрать, кто и что предлагает выбор?

Давайте сравним нас начала XX века и сегодняшних и посмотрим, «плохо ли дело»? Но что считать «хорошим»? Представьте, вы попали в Санкт-Петербург или Москву начала прошлого века.

Картина первая: снег, темень, грязь, отовсюду слышаться стоны трудового народа, свит нагаек жандармов. Вот батраки зачем-то тащат по заснеженной улице баржу, вот под фонарем боязливо собираются народовольцы и, ежась и приплясывая от холода, показывают друг другу бомбу, которую удалось сделать или получить в дар в английском посольстве. Это картина, которой нас учили в детстве. Но есть и другая: та же вечная зима, но теперь светлый морозный день, река, гуляния, звон колоколов церквей, радость и свежесть на лицах, конечно же – любовь и первое (или не первое) свидание, кулачные бои, откуда-то «сбоку» неожиданно возникает человек в шинели и кричит народу, что мол, началась война – и все радуются, как дети, потому что война – это не смерть и кровь, а вызов всем им – вызов и веселое испытание, и обострение всех русских чувств, и еще больше любви (теперь уже военно-полевой), и, наконец, долгожданная победа, а вместе с ней – долгожданное осознание себя, как будто бы ты вдруг проснулся/проснулась, и все осталось по-прежнему – и река, и фейерверки, и веселые лица, но ты изменился, и теперь твоя радость сменилась глубоким покоем, и ты начал любить уже всех, а не только себя и ту/того, и еще изменения, и еще…

Но давайте уже очнемся и продолжим нашу беседу. Та реальность темна, а эта – светла, но в обоих случаях мы понимаем, что попали в мир не наш, что вокруг другие люди. Поэтому картины 1 и 2 ничем не отличаются друг от друга.

Вариант 2: Вы попадаете в Россию начала прошлого века и обнаруживаете, что русские ничуть не изменились. С вами заговаривают, используя не мат, а причастные и деепричастные обороты. Стремятся ухватить самую суть вашего или своего послания, а не «растекаются мыстью по древу». Хлопают вас по овечьему полушубку (вы же соответственно оделись, не так ли?), называют «братаном» (или как-то иначе, но по-дружески). И вы понимаете, что две или три мировых войны, несколько гражданских войн, истребление народа в лагерях, научно-технические революции, полет Гагарина в космос - все это ничего не изменило в нашем национальном характере, не сдвинуло его «ни на дюйм» в сторону. «Во глыба», думаете вы!

Или же третий вариант – вы попадаете в прошлое России и оказываетесь в ситуации, что вокруг вас «как будто бы» те же люди, что и вокруг нас, но, одновременно и неуловимо другие. Или уловимо другие. Рассмотрим этот вариант.

Представим себе: русские люди значительно – и в худшую сторону - изменились при скачке назад в сто лет, их словарный запас, по сравнению с нынешним, оставляет желать лучшего, их действия неосознанны, нелогичны, шаблонны. Вам не могут сосчитать сдачу за пирожок. Вы спрашиваете у жандарма, как вам пройти туда-то, а он невразумительно показывает в снежную мглу нагайкой в руке, горничная в отеле в ответ на ваши лестные для нее замечания не смущенно улыбается, а тупо таращится на вас, в пивной рассказывают анекдоты, ничего смешного в которых, на ваш взгляд, нет, в дворянское общество вас упорно не принимают и внимательно ощупывают свои карманы, но и к простому люду вы не допущены – вы одеты не так и похожи на шпика – в общем, все «тупят», «не догоняют», врут - и вам неуютно в этом мире. «Да!, - думаете вы – «А все-таки прав был (вписать имя, сам писать не хочу принципиально), когда он хотел перекроить все в России! Вот оно как, Михалыч, оказывается было…».

А теперь такой вариант: люди изменились, но неуловимо. Их проявления в чем-то такие же, как и наши, т.е. перед вами, несомненно, русские, но вот досада: иногда их реакции не совпадают с тем, что вы от них ожидаете.

Это интересно, не банально! Но тогда какие же они, эти реакции? Решась рассматривать именно эту реальность (выражаясь термином С. Переслегина), давайте откинемся на спинку вашего настоящего или виртуального кресла и представим себе следующее. Мы исходим из того, что мы есть сейчас, и рисуем наш национальный характер начала прошлого века, бережно снимая тот «грим», который наложила на него наша история. Вот перед нами наше усталое и почти равнодушное лицо. Мы снимаем вот эту морщинку: она появилась у нас за время ломки СССР. Затем вот эту складочку: это Великая Отечественная война… И так далее. Постепенно перед нами начинает вырисовываться наш национальный характер начала прошлого века – значительно моложе прежнего, радостнее, наивнее, чище и, конечно, проще.

Стоп! – не убирайте грим дальше! – мы же договорились, что останавливаемся на 1901 году. Очень уж страшно увидеть то, что будет раскрываться под гримом далее, или очень уж привлекателен тот образ, который мы видим перед собой. Мы видим разницу в характерах, и эта разница нам понятна. На понятно также, что нас ждет в будущем: мы сходим в фитнес, съездим в Турцию, поработаем с друзьями-иностранцами – и наше лицо постепенно вернется в тот светлый и, несомненно, счастливый образ, который сидит сейчас перед нами и улыбается.

На этом статья для некоторых заканчивается.

Занавес.

С теми, кто остался, у нас будет уже несколько иной, более серьезный разговор.

Не кажется ли вам, господа, что все не совсем так? Что, всмотревшись в наше лицо столетней давности, мы ощутим не ужас, не восторг, не отторжение – а вообще другое чувство? Что мы увидим не изменения «их относительно нас», а изменения «нас относительно них», то есть ощутим, что дорога, которая для русского начала XX века разделялась на три пути, для русского начала XXI века разделяется всего на два, что пространство наших выборов уменьшается?

Неандерталец, живший в Африке 350 тысяч лет назад и внезапно вымерший около 50 тысяч лет назад, вертя в руках череп своего «предшественника», «человека умелого» (Homo erectus, 1,5 млн. лет назад), несомненно, поражался своему уму, и чистоте, и наивности «предшественника». Тут было для него все ясно: прогресс налицо, мы стали еще умнее и еще сильнее, но и у них было что-то, что мы временно потеряли (например, качество наскальной живописи, уровень изготовления орудий), а теперь, с помощью «фитнеса» и «массажа» вернем. Но к 50 тысячелетию до Р.Х. неандертальцы, к сожалению, исчезли, т.е. их перестали находить в культурных пластах – а стали находить совершенно других первобытных людей – кроманьонцев. Что не может не наводить на грустные размышления, особенно учитывая кровожадность и людоедский характер первобытных сообществ.

Итак, мы вконец запутались.

Какая позиция может быть нами признанно правильной – ведь мы не может посадить в действительности против себя национальный характер начала прошлого века и расспросить его обо всем? Можно, конечно, исследовать источники. Можно узнать о том необычном состоянии общества и нации в целом, которое в начале прошлого века, если не охватило всю нацию целиком, но все же чувствовалось ею «в воздухе» (А. Эткинд, «Эрос невозможного»), и мы знаем об этом состоянии от ее наиболее чувствительных представителей – поэтов, художников, актеров и писателей. Однако, при огромном интересе таких исследований, все наши выводы из них будут объективно и субъективно спорны, а когда мы начнем анализировать действительность, тут вообще может дойти до драки, поскольку действительность не может быть описана беспристрастно в принципе.

Что же делать? Давайте воспользуемся теорией архетипов Хофстеда, сильно модифицированной нами под русский характер.

Согласно Хофстеду, национальный характер состоит из архетипов, кирпичиков. В современном русском характере мы насчитали их десять. Приведем те, которые имеют значение для нашей статьи:

1. Креативность и лень – склонность к креативному решению в противоположность скрупулезному следованию процессу, приводящему к такому же результату.

2. Стремление к неопределенности (стремление к хаосу) - удерживание состояния множественности выборов в любой ситуации.

3. Коллективизм – стремление к коллективным достижениям в ущерб индивидуальным.

4. Нелюбовь к себе – отсутствие естественного стремления доставлять себе максимум положительных эмоций.

5. Маскулинность – склонность решению, которое разрушает саму проблему из предположения, что она возникла «на пустом месте» и должна быть немедленно ликвидирована (феминность – это противоположное маскулинности качество – умение создать условия для внутреннего изживания проблемы, из предположения о ее предопределенности).

6. Дистанция власти – склонность быть «подальше от начальства и поближе к кухне». Для начальства – склонность иметь максимальную дистанцию от подчиненных во всех смыслах (другую жизнь).

7. Высокий контекст – стремление к запаковыванию нескольких смыслов в сообщение.

Все эти архетипы лучше всего нарисовать в некой системе координат, где горизонтальная ось соединяет полюса «личность – общество», а вертикальная – полюса «деградация – развитие». Почему такие оси? Ну, а какие еще? Архетипы – они же внутри, в характере. Они выражаются через поступки человека. Эти поступки могут приводить к росту потенциала личности, к росту потенциала группы – а могут вести к их уменьшению. Все проявления архетипов носят личный характер, но могут больше относиться к групповому результату, а могут на него влиять опосредованно. Например, высокая контекстность – больше личное проявление, нежели общественное, «свой язык» может практиковать у себя любая группа, и даже семейная пара, и даже один человек («О лебедиво! О озари!»), также маскулинность больше востребована личностью, она развивает качества отдельного воина, борющегося за добычу, за жизнь, за самку, тогда как коллективизм больше востребован группой и обществом, также как нелюбовь к себе служит рычагом, нажав на который, можно управлять человеком во благо группе. Именно поэтому русские архетипы располагаются на предложенных осях так, как представлено на рис.1 (более подробно о расположении архетипов русского и других национальных характеров можно прочесть к выходящей в издательстве BHV книге «Как русским работать с ?»).

Рис. 1 Архетипы русского национального характера, XXI век, начало

Такова картина сегодняшнего дня. Какова же она была в начале прошлого века?

Давайте разбираться.

1. Маскулинность. Конечно, три Мировые войны и напряжение сил на их преодоление, особенно, учитывая, что Первую мы «слили» (не в смысле проиграли, а смысле прервали наше участи в ней), Вторую выиграли, а Третью (холодную) – проиграли,– было для нации тяжелым испытанием. Потери населения составили около 35-45 млн. человек, из них большую часть – мужчины. Остальным, соответственно, пришлось воспитать в себе мужские качества, да и сами мужчины отложили на время перо и взяли винтовку. Потом, после всех войн, оказалось, что писать им уже совсем не хочется и не о чем.

Можем фиксировать нарастание маскулинности в характере, даже не стоит это доказывать. Сам лозунг «Весь мир насилья мы разрушим до основания, а затем…» - это маскулинный принцип, согласно определению маскулинности, данному ранее. Значит, отматывая назад, мы можем предположить, что раньше мы были менее маскулинны, более феминны. Но что такое вообще – «феминность»?

Для «женского» способа характерным является достижение победы в поражении (1812 год), «врастание в ситуацию», анализ ее изнутри, поиск слабых и сильных сторон и их использование без разрушения. В этом смысле женщины – идеальные «тайные агенты», когда нужно произвести максимальный результат при минимальном воздействии («мужской» способ, наоборот, дает максимальный результат только при максимальном воздействии).

Феминность заключается в том эффекте, который продемонстрировали французские женщины, когда войска вермахта захватили Париж в 1940 году. Париж те захватили, но в свою очередь всю немецкую армию «взял в плен» «женский корпус» француженок (за что впоследствии был награжден медалями). Но феминный принцип «работает» не всегда. Евреям не удалось «изжить», «пересидеть» проблему нацизма во Вторую мировую войну, и невозможно было подготавливать почву для исчезновения проблемы – она исчезала для нациста только с исчезновением последнего еврея. Феминный способ эффективен только тогда, когда у вас имеется ресурс, который необходим противнику, которым вы можете с ним «торговаться», несмотря на его формальное превосходство и когда этот ресурс – не ваша жизнь, а нечто меньшее. Русским удалось сочетать феминность и маскулинность одновременно.

Анализируя действия русских на полях сражений, генерал Рунштедт пишет: «Следует, однако, отдавать себе отчет, что мы вступаем в борьбу с противником, совершенно иным, нежели Франция. Русская армия — назовем вещи своими именами — разгромила в Семилетнюю войну войска Фридриха Великого, а в 1812—1814 годах — Наполеона. Опыт Мировой войны также не настраивает на оптимистический лад. Я хотел бы обратить внимание присутствующих на один принципиальный момент: опыт истории показывает, что русскую армию можно, а иногда и несложно разбить. Зато очень трудно воспользоваться плодами победы».

Не на полях сражений в начале XX века в России происходила феминизация многих сторон жизни, изначально чисто маскулинных: «Любопытная Леля слышала из разговоров взрослых в гостиной, что женщины едва ли не активнее мужчин участвовали в революционных процессах (по подсчетам историков, в 70—80-е годы были осуждены в общей сложности 178 женщин, большинство которых принадлежало к террористической организации «Народная воля», семь раз покушавшейся на Александра II и все-таки убившей его). До конца жизни хранила она фотокарточку Веры Засулич, той самой, которая стреляла в градоначальника Трепова. Леля уже тогда воспринимала происходящее под весьма специфическим углом зрения: слабый пол, к которому она принадлежала, — вот носитель силы, а вовсе не наоборот — а потому все эти женщины-бунтарки были овеяны для нее ореолом романтического героизма».

Вы не согласны, что участие женщин в революции – это проявление феминности, Вам кажется наоборот? Ну, а когда Ахиллес садится за прялку, потому что не хочет ехать на Троянскую войну – это проявление чего – феминности или маскулинности? Ахиллес надеется, что ситуация «рассосется сама», что греки уплывут без него – это типично феминный подход. Когда женщины идут в террор, в революцию – это значит, они не доверяют решение этого вопроса мужчинам, и им кажется, что без них «не обойдется» - это тоже феминный подход.

Когда принимается указ, по которому все женщины города N в обязательном порядке должны принадлежать мужчинам (1918 год, Россия) – это маскулинный подход. Феминность всегда предлагает сложное и медленное решение, но без последствий (образование, благотворительность), маскулинность – простое и быстрое, но с кратковременным эффектом (война, революция).

2. Коллективизм. К началу прошлого века не кажется, что русские были коллективны – несмотря на «крепостное рабство», общину и другие «прелести» коллективной жизни. Но все события, в которых пришлось участвовать нашему национальному характеру в XX веке, были в принципе коллективны – значит, вырабатывали в нас навык коллективного решения. Вот если бы мы раздробились на ряд «уездных княжеств», да общались бы с «индивидуалистами» среди других национальных характеров, да плавали по морям и торговали – тогда в нас укрепился бы «ген» индивидуализма, а так – нет.

Фиксируем возможное нарастание коллективного начала в характере.

3. Высокий контекст. Русские всегда изъяснялись туманно и иносказательно. Пушкин пробовал научить нас говорить женщине «Люблю!», но у нас все равно выходило «А…а…Хорошая сегодня погода, не правда ли?...».

«Любовь и религия, вот два чувства чистые, высокие. Не знаю, что называют любовью. Ежели любовь то, что я про нее читал и слышал, то я ее никогда не испытывал. Я видал прежде Зинаиду институточкой, она мне нравилась, но я мало знал ее (фу, какая грубая вещь слово, как площадно, глупо выходят переданные чувства)» (Л. Толстой, дневник).

Последующие годы террора и несвободомыслия только развили архетип. Высота контекста повысилась.

4. Нелюбовь к себе. По-видимому, раньше мы себя больше любили. Возможно, это была не совсем «любовь», а некоторое «приятие себя», по крайней мере, у нас было общество, и нравственные ценности, и общественный договор, и о себе мы больше говорили, и других, и не мыслили прожить жизнь в окопе или под чертежной лампой. Мы дышали свободой, а свобода и нелюбовь к себе несовместимы.

5. Стремление к неопределенности.

За этими красивыми словами скрывается, по сути, русское стремление к бунту или «стремление к хаосу». Конечно, всегда можно объяснить логически, почему я не пошел кланяться царю-батюшке или в Думу, а взял в руки топор – только в объяснениях ли дело? Приведем опять пример: «В книгах наших уголовных, гражданских и военных законов розга испещряла всем страницы. Она составляла какой-то легкий мелодичный перезвон в общем громогласном гуле плетен, кнута и шпицрутенов… В то время было много опасений за полное уничтожение розги, опасений, которых не разделяло правительство, но которые волновали некоторых представителей интеллигенции. Им казалось вдруг как-то неудобным и опасным оставить без розг Россию, которая так долго вела свою историю рядом с розгой…» (П.А.Александров).

Конечно, годы пятилеток, война, восстановление после нее требовало планирования. Но, в общем-то, со времен Петра все требовало планирования, вольница кончилась. Поскольку все же с 1917 года планирование стало тотальным, людей превращали в «пламенные моторы» - значит, стремление к неопределенности должно было совершенно исчезнуть. Но оно осталось, просто переместилось из области деградации личности в область деградации общественных отношений. И именно сейчас общественные отношения максимально неопределенны.

6. Креативность и лень. Креативность характерна для сообществ, не практикующих процессность, то есть утверждение и следование процедурам. Процессность возможна при недопущении спонтанного вмешательства в процесс (что было невозможно в России) и практической выгоды от нее, процессности (что в России не достигалось). Поэтому, а также по многим другим причинам в России всегда преобладала «проектность», периодичность действия, которая стимулирует креативность и стимулирует лень. За сто лет ничего не изменилось.

Креативность – это не «хороший» архетип. Во-первых, она стимулирует лень, во-вторых, она порождает искажения законов и приказов по своему разумению. Тот же умница П.А.Александров в речи на суде Засулич высказывает потрясающую русскую идею, которая всеми принимается, как само собою разумеющееся, хотя для древнего римлянина или для современного русским англичанина эта идея равно неприемлема: «Не суждения закона о должностном действии, а наши воззрения на него должны быть приняты, как обстоятельства, обусловливающие степень нашей ответственности».

7. Дистанция власти. Тенденция власти к отстранению очевидна, но она и раньше нас не баловала своим вниманием! Но нас за XX век становилось все больше, а власть, как ни странно, к нам не приближалась! Странное нарушение физических законов! Его можно объяснить только тем, что за XX век власти все-таки удалось отдалить себя настолько, что мы уже не пойдем к царю, как 9 января 1905 года. Архетип усилился.

Что можно наблюдать в расположении архетипов при скачке на век назад?

Архетип «маскулинность» превратился в архетип «феминно-маскулинность» и сместился поэтому из области развития личности к области развития группы, поскольку группа больше заинтересована в умиротворяющих «феминных» проявлениях члена группы, чем в агрессивных «маскулинных» (рис 2).

Рис. 2 Куда смещаются архетипы при скачке на сто лет назад

Архетип «нелюбовь к себе» превратился в архетип «приятие себя». Не превратившись в «любовь к себе», он, тем не менее, ушел из области «деградации группы» и поднялся в область между личным и групповым развитием.

Архетип «коллективизм» сместился в область «развития личности», поскольку стал слабее, а личные, индивидуальные устремления – сильнее. Не забудем, что весь XX век старательно «выпалывали» в нас именно индивидуальность. Стремление к неопределенности переместилось в область личного конфликта и составило мощную оппозицию группе «пложительных» архетипов.

Архетипы русского характера составили следующую конфигурацию (рис 3).

Рис. 3. Распавшаяся к настоящему времени группа архетипов русского национального характера.

В области между «групповым» и «личным развитием» образовалась группа, к настоящему времени распавшаяся: «коллективизм – индивидуализм», «феминность-маскулинность», «креатив», «высокий контекст» и «приятие себя». Существование этой группы архетипов в русском характере начала прошлого века и связывают с «загадочной русской душой». Действительно, все нации, которые нас «оценивали», тогда уже определились со своей «феминностью-маскулинностью» и стали либо феминными, либо маскулинными. Точно так же они стали определенно «коллективистскими» или «индивидуалистсткими». И с креативностью своей они уже совладали – подчинили ее процессности (в этом смысле наиболее «понимали нас» японцы, но именно с ними нам удалось рассориться), и с приятием себя – оно выродилось либо в нелюбовь – как у немцев, либо в обожание – как у англосаксов.

Феминные и маскулинные проявления русских, так же, как коллективные и индивидуальные их устремления в одно и то же время, вызывали недоумение и непонимание у иностранцев.

«Ни граней, ни годин, ни ликов «Ты» и «Я».

Она божественно не знает

И цельным пьет нектар из сердца бытия,

И никого не вспоминает,

И в нераздельности не знает «Ты» и «Я»»

(Вяч. Иванов)

Приятие себя, то есть не любовь к себе и не центрирование на себе, но в то же время, и не самоуничижение – позволяло русским обеспечить двойственность своих проявлений – и феминность, и маскулинность, и коллективизм, и индивидуализм одновременно. Высокий контекст помогал личности, а через феминность-маскулинность - и группе (уникальное явление! Обычно на группу «работает» низкий контекст). Архетип «креативность и лень», как типично личный, тоже «захватывался» бы группой, связывая личные креативные проявления и групповые интересы.

«В то же время этой группе архетипов оппонировала группа «дистанция власти- «стремление к неопределенности». Ну-ка, представьте себе человека, не знающего и не желающего знать свое будущее и дистантного от власти! Кто же это? Конечно же, это русский бунтарь, революционер! Однако не все так просто. Указанная группа, вынужденная бороться с мощной положительной группировкой, подталкивала ее к развитию, да и сама менялась – иначе разрушение возьмет верх! (как это и случилось)

Эта уникальная конструкция архетипов обеспечивала русским множественность выбора путей: можно было идти по пути индивидуальному и «перетягивать» архетипы в квадрант «личность – развитие», можно было пойти по пути коллективного развития и перетягивать архетипы в сторону «группа - развитие». В этом случае, возможно, необходимо было отказаться от русского креатива и научиться процессности, как научились немцы. Можно было сохранить уникальной нашу культуру и идти путем развития и группового и личного начала, феминности и маскулинности, креативности и группового строительства, тренировки себя и себялюбия. К чему бы это привело и возможно ли это вообще, мы не знаем.

Мы не пошли этим путем. Мы не пошли ни одним из трех возможных путей, мы пошли четвертым: мы взорвали, разрушили группу архетипов. «Фемино-маскулинность» превратилась в маскулинность, обесценивая возможные достижения группы, в то же время к группе отошел архетип «коллективизм-индивидуализм», приобретший коллективные черты. Высокий контекст «увязался» за креативностью и маскулинностью. Ну зачем он группе без феминности и процессности? Принятие себя превратилось в нелюбовь к себе и отошло к группе. Ну зачем она, нелюбовь личному развитию? А вот группе она очень пригодилась! В лагерях, на комсомольских стройках, в окопах.

Для тех, кому изложенное кажется тривиальным и кто любит абстрактные рассуждения из «системного анализа», предлагаем необязательный к прочтению следующий абзац:

Равновесие архетипов было взорвано из точки, где находился архетип «стремление к неопределенности» или «стремление к хаосу». В этом смысле интересно рассматривать произошедшую русскую катастрофу как провокацию существующим Порядком сил Хаоса, скрытых в русской душе (понимая под Порядком и Хаосом ресурсы психики. Порядок минимизирует потери на осознание и реагирование, Хаос обеспечивает множественность выбора). Видимо, «русский» баланс, достигнутый в архетипах «феминность-маскулинность», «индивидуализм-коллективизм», «любовь к себе-нелюбовь к себе», заключал возможность создания в будущем такого порядка, который угрожал бы существующему Порядку. Последовала провокация со стороны последнего, силы Хаоса, активизированные архетипом «стремление к неопределенности» (к бунту), попытались расширить пространство решений, которое, по их мнению, стало сужаться. Это привело, как и следовало, к бунту (к революции), а затем, когда Хаос таким образом себя скомпрометировал, был насажден чудовищный по масштабам порядок и равновесие архетипов было разрушено, а вместе с ним и возможность появления нового по уровню сложности порядка. Тот порядок, который был нам привит, был формой старого порядка, да еще и вульгаризированной его формой, хотя и рядился в новые одежды. Интересно узнать, неумеренная эксплуатация какого архетипа национального характера привела к бунту? Очевидной кажется точка зрения, что это – архетип дистанция власти. Однако дистанция власти позволяет как власти существовать без народа, так и наоборот. А вот архетип «креативность и лень», как ни странно, максимально подходит для провокации порядка – в виде извращения законов и их несоблюдения. «Талантливая» деятельность на этом поприще взрывает национальный характер именно потому, что архетип находится в «положительной» группе и должен работать на развитие.

С тех пор, как национальный характер развалился (что «совпало» с массовым самоубийством народа и эмиграцией), множественность и непредначертанность путей для русских была потеряна. Для нас теперь, увы, весьма небольшой набор «истинно русских» путей. Каких? Описание их не входит в задачу данной статьи.

Зато в задачу данной статьи входит описание национального характера, всех его трендов развития. Мы хорошо представляем себе, что мы есть сейчас (рис 1), представили себе на минутку, что мы были «тогда». Давайте порассуждаем о том, чем мы могли бы стать.

Если бы внутриличностный конфликт, связанный с «дистанцией власти» и «стремлением к бунту» был бы исчерпан, эти архетипы неизбежно изменились бы (рис. 4).

Рис. 4 Тренд развития русского национального характера в «альтернативной реальности»

«Стремление к бунту» перешло бы в форму крайнего индивидуализма и естественным образом усилило бы индивидуальное начало в архетипе «феминно-маскулинность». Кстати, это усилило бы архетип «приятие себя», после чего нам уже «не светили бы» войны и революции, как не происходят они в Англии, где сильно приятие себя и индивидуализм. Да, русские не стали бы коллективны, но это небольшая плата за отсутствие тех «прелестей», что нас ждали в XX веке!

Если даже «дистанция власти» осталась на прежнем месте, мы имели бы мощную индивидуалистическую цивилизацию, высшими ценностями которой были бы ценности личности. Архетип «феминно-маскулинность» способствовал бы возрастанию процессного подхода в характере, что вместе с группой личностных архетипов обещало бы концентрацию сил нации на решении задачи устройства русского мира таким образом, чтобы и личность, и общество существовали бы в равновесии. Реализовалась бы «русская мечта», которая, в отличие от американской, не есть мечта каждого обогатиться, а мечта о сообществе индивидуальностей, в котором каждой индивидуальности есть место, роль и воздаяние за ее уникальный труд.

Но вернемся в начало XX века. Что же мы увидели бы, окажись в начале прошлого века в Санкт-Петербурге, или Москве, или везде по России? В трактирах мы услышали бы соответствующие выражения и соответствующее заведению поведение, в будуаре мы бы увидели поведение партнерши (партнера, если вы – дама), как нельзя более подходящее моменту, в драках и ссорах мы увидели бы попытки смягчить ссору и избежать ее, а потом, когда пройдена некая черта – стремительное ее нарастание и увлечение моментом. Точно так же мы воевали в войну 1812 года.

В характере было бы то, чего не сышишь сейчас: некая сфокусированность на себе и увлечение собой, которые идут со стороны феминности, плюс желание показать себя и достоинство, которое идет от маскулинной части архетипа. Это был бы характер сложный, объемный, развернутый в нескольких невидимых глазу плоскостях сразу, что проявлялось бы в определенной обдуманности действий пополам с необдуманностью, холодным расчетом пополам с горячностью – то есть в присутствии удивительной Меры во всем и везде. Позже именно это назовут «загадкой русской души».

Горничные были бы в меру понятливы, но и в меру неприступны, городовые – грозны, но и внятны. Как писала в таком случае Урсула Ле Гуин, «надо мной склонилось лицо человека: ни мужское, ни женское – просто человеческое». Все проявления были бы к месту и удачны. Всему этому сопутствовало бы отсутствие нездоровой рефлексии и «нахождение в моменте», приятие себя и всех других участников событий.

Народовольцы упоенно бросали бы бомбы, царь-батюшка искренне интересовался бы судьбой раненого мальчика, стоя под пулями, бурлаки бы упрямо тащили свою ношу, и каждый их шаг отдавался бы по Руси, как колокол, войско бы стояло под обстрелом трехсот пятидесяти орудий, как под дождиком, потому что все в нем были русские (даже князь Багратион и Барклай Де Толли,) и им в уши неумолчно пел ангельскими голосами мотив: «ты – русский, ты – русский». Затем, со временем, которое в нашей истории было потрачено на самоубийство нации, мы увидели бы возрастающее самоуважение в глазах людей, которая постепенно приняло бы форму заботы не только о себе, но и о других.

Городовой – ах нет, уже полицейский – беспокоился бы о том, что мы плохо, не по погоде, одеты, и советовал бы кратчайший путь, в трактире бы не только весело шумели, а и приглашали бы вас за стол и не отпускали бы, не напоив как следует и не разузнав, чем это вы так подавлены. Ваше пограничное состояние по выходу из трактира было бы правильно истолковано хорошенькой горничной, и веселая попойка плавно перетекла бы в столь же веселую ночевку. Нация позволила бы вам «отлежаться на ней» в прямом и переносном смысле, отдохнуть душой в недолгой вашей «командировке», принимая вас «за своего» и однозначно считая, что только умиротворенный, довольный жизнью и белым светом человек нужен и полезен этой самой нации.

Получается, что в XX веке мы не нашли, а потеряли возможность собственной идентичности, что она у нас все-таки была. Группа архетипов распалась, «загадочность русской души» сменилась образом «русского медведя». А как иначе, когда соединяются лень, маскулинность, высокий контекст и монологичность? Ведь медведь рычит непонятно что, ведь он действительно страшен, ленив и с ним невозможно договориться!

А сейчас – сейчас надо начинать заново долгий путь. Может быть, высокие технологии и Интернет как-то сократят его?

Кто знает?

Но начинать надо с любви к себе.

P.S. А лицо, которое мы увидим под гримом – какое оно будет?

Я боюсь, оно будет не такое, каким мы его сначала представляли. Это будет лицо человека, более умного, чем мы, более наполненного своим внутреннем содержанием, чем мы, более внимательного к мелочам вокруг себя. Поэтому не мы за ним – а он будет наблюдать за нами. Со страхом, с надеждой.

Ты прости, что мы такие: вороны вместо голубиц, юродивые вместо внятных, щепа вместо дров, вместо винтовки – затвор от нее, правая рука вместо обеих, стылый ноябрь вместо жаркого лета, свинарник вместо конюшни. Уж какие есть!

Не знаю, что тебе делать с нами. Только не бросай.