«Единственным резервом роста российской экономики являются новые компании»

Объем российского рынка венчурных инвестиций в 2018 году составил 27 млрд рублей, то есть около $0,5 млрд. Это очень небольшая цифра, если сравнивать ее с американским и китайским рынками ($111 и $105 млрд соответственно). В масштабах российской экономики венчурный сектор также едва заметен. Однако именно этот сегмент представляет собой резерв роста российской экономики в целом, считает инвестдиректор краудинвестинговой площадки StartTrack (создана Фондом развития интернет-инициатив) Сергей Четвериков.

Executive.ru: Каков объем рынка венчурных инвестиций в мире?

Сергей Четвериков: Эту статистику собирает сайт CrunchBase. В 2018 году он зафиксировал в мире 34 тыс. венчурных сделок. По сути, это инвестирование в стартапы, на общую сумму порядка $340 млрд.

Executive.ru: Как собираются эти данные?

С.Ч.: База на CrunchBase формируется из профайлов фондов и стартапов. Стартапы сами сообщают, чем занимаются, и отчитываются о привлеченных инвестициях. Этот ресурс очень информативен: можно зайти и посмотреть историю сделок с компанией и историю инвестирования фондов за 10-15 лет.

В 2018 году средний размер сделки составил $10 млн. Рынок растет: в 2017 году было зафиксировано 25 тыс. сделок на общую сумму $220 млрд. Этот рост продолжается на протяжении последних примерно 10 лет.

Executive.ru: А в чем природа этого роста?

С.Ч.: В мире за последние 10 лет стало очень много дешевых денег. После кризиса 2008 года центральные банки ведущих экономик мира снизили ставки, облигации стали вместо 5% годовых приносить от 0 до 2%. В этих условиях «горячие деньги» стали искать, где бы заработать маржу и пришли в венчурную экономику.

Executive.ru: Как институционально оформлены эти деньги?

С.Ч.: В основном это венчурные фонды. Они специально собирают деньги, чтобы инвестировать в молодые непубличные компании, в основном в сфере High tech на срок от 5 до 10 лет. 20-30% рынка – это бизнес-ангелы, частные предприниматели, которые могут инвестировать от полумиллиона до нескольких миллионов долларов в одну сделку.

Банки, пенсионные фонды, mutual funds не идут на этот рынок. Хотя в последние 10-15 лет в разных экономиках произошли законодательные изменения – пенсионным фондам было разрешено для повышения доходности инвестировать в небольших объемах в такие сделки.

Executive.ru: Почему «дешевые деньги» идут через венчурные фонды именно в стартапы?

С.Ч.: Потому что они ищут такие активы, которые за 10 лет могут вырасти, условно говоря, в 10, а еще лучше – в 100 раз. Они не вкладываются в производство кирпичей, потому что во всем мире не растет производство кирпичей. Они не вкладываются в землю, потому что земля как актив дорожает, но темпы роста ее стоимости не такие, как темпы роста стоимости стартапов. Они не вкладываются в компании, которые подорожают в 2-3 раза. Они ищут такие активы, которые дадут максимальную отдачу на вложенный капитал за период жизни фонда – это примерно 10 лет.

Executive.ru: В каких секторах венчурные фонды находят такие активы?

С.Ч.: В IT-сфере – здесь не требуется больших затрат на масштабирование. Если ты нашел правильную бизнес-модель, дальше тебе нужно только наращивать серверные мощности, а это дешевле, чем наращивать, например, площади для открытия кафе, прачечных… В строительстве затраты растут так же, как и выручка. А в IT – нет. Поэтому венчурные фонды ищут компании, которые могут вырасти в 10 раз по выручке без роста костов в 10 раз.

Executive.ru: Как сумма $340 млрд распределена по странам?

С.Ч.: Большая часть приходится на два мейджора – США ($111 млрд) и Китай ($105 млрд). На третьем месте находится Евросоюз, если брать его целиком. Оставшаяся сумма распределена между другими странами.

Executive.ru: Россия в этом списке не видна?

С.Ч.: Чудес не бывает. По данным Всемирного банка, ВВП США в 2018 году составил $20,4 трлн, Китая – $12,2 трлн, России $1,6 трлн. Инвестиции, о которых мы говорим, – это производные от национальной экономики.

Executive.ru: Каков объем российского венчурного рынка?

С.Ч.: В 2018 году в России зафиксировано сделок на 27 млрд рублей – это примерно $0,5 млрд. По данным Ассоциации акселераторов и бизнес-инкубаторов России, в 2018 году в стране действовало 103 акселератора, хотя пару лет назад их было всего 39. Первые же акселераторы появились в 2007 году, когда вся страна решила заняться высокими технологиями.

Executive.ru: А кто создал эту сотню акселераторов?

С.Ч.: Сначала акселераторы создавались вокруг крупных вузов, в городах-миллионниках. Затем появились вокруг вузов в средних городах. Тренд последних лет – собственные акселераторы начали создавать корпорации, заинтересованные в том, чтоб встроить инновации в свой бизнес. Это положительная тенденция, потому что во всем мире стартапы очень редко дорастают до самостоятельной публичной компании, такой как Facebook. Гораздо чаще происходит другое: на стартап обращает внимание какая-то компания, поглощает его и встраивает в свой бизнес. Внутри iPhone есть множество разработок, которые принадлежат другим компаниям, о чем сказано в лицензионном соглашении. Apple или иные производители десятками покупают молодые компании и интегрируют их идеи в свой продукт.

Executive.ru: Какие российские компании проявляют интерес к стартапам?

С.Ч.: Есть программы у «Сбербанка». Недавно запустили акселераторы «Ростелеком» и МТС. Есть акселератор у «Северстали». Раньше компании для решения своих проблем создавали отделы и сажали в них людей, которые работали за зарплату. А мир пошел другим путем – зачем что-то придумывать самим, давайте лучше купим компанию, которая это уже сделала. Да, возможно, создать решение самим – дешевле. Но, с другой стороны, если стартап уже чего-то добился, компания покупает его вместе с командой, с продуктом, с патентами, соответственно, со всеми достижениями и ошибками, и интегрирует в свой продукт.

Executive.ru: Сколько корпоративных акселераторов работает в России?

С.Ч.: Единого реестра акселераторов я не знаю, но, судя по мероприятиям, которые проводят акселераторы, делаю вывод, что корпоративных среди них – несколько десятков. Каждый акселератор начинает с того, что проводит наборы компаний по своему профилю, будь-то речевая аналитика, новые методы доставки продуктов или иной бизнес. Затем он организует выпускные дни для тех, кто завершил программу. Потом он сообщает о сделках.

Executive.ru: Для тех наших читателей, которые еще не задумывались об этом – как работает акселератор?

С.Ч.: Они набирают компании «пачками», от 10 до 50 в одном наборе. Как правило, в течение года проходят три цикла – осенью, зимой и весной. Набор происходит на конкурсной основе. Ежегодно в Акселератор ФРИИ поступает от 6 до 7 тысяч заявок на акселерационные программы. В очный акселератор проходят далеко не все команды, в год около 100 стартапов, есть строгие критерии. В акселераторе со стартапом работает целая команда экспертов, которая помогает основателям определить ценность своего продукта для рынка, понять, кто и почему его покупает, и разобраться с тем, как лучше и в каких каналах этот продукт продавать.

Executive.ru: Какие компании стоят на входе в акселератор?

С.Ч.: Как правило, компания приходит к акселератору, когда у нее уже есть минимально жизнеспособный продукт, MVP. Есть первые продажи. Есть «считаемый» результат – количество пользователей, затраты, прибыли. В этот момент компания обращается в акселератор ФРИИ.

Executive.ru: Компания принята в акселератор, и с этого момента…

С.Ч.: С командой работают эксперты в сфере IT-бизнеса. К каждому проекту подключается трекер, который помогает команде фокусироваться на ключевой задаче бизнеса. За акселерацию стартапы разбираются с трекером: как настроить воронку продаж, как их наладить, как правильно собрать команду, или свести экономику проекта – зависит от цели роста проекта. Каждая компания ставит себе цель в начале акселерационной программы, чего она хочет добиться. И задача за эти месяцы их достигнуть. Но это выходит далеко не у всех.

Executive.ru: Они сходят с дистанции?

С.Ч.: Не просто сходят. Бывает, что команда разваливается. Появляются какие-то внутренние конфликты. Люди говорят, что не хотят работать в таком темпе. Либо, что не готовы работать друг с другом. Или они приходят к выводу, что разработка никому не нужна, такое тоже бывает: протестировали идею, выяснили, что денег она не приносит.

Executive.ru: Много ли команд не выдерживает гонку?

С.Ч.: От 40 до 80%. Посещая выпускные дни акселераторов, я смотрю на две цифры – сколько было на старте, и сколько дошло до выпуска. Отсев 40% – это, наверное, норма.

Executive.ru: Что является результатом учебы компании в акселераторе?

С.Ч.: Доработанный продукт, понятный для инвестора, который может не являться специалистом в той области, в которой работает стартап. Частный инвестор не будет вместе с командой стартапа ковыряться в микросхемах и разбираться в технологиях питания. Его интересуют другие показатели: растет ли компания, сколько у нее зарегистрированных пользователей, сколько из них платит. Задача акселератора состоит в том, чтобы ускорить рост компании и подготовить компанию ко встрече с инвестором.

Executive.ru: Сколько стартапов находят инвестиции?

С.Ч.: 25-30%.

Executive.ru: Что происходит с теми выпускниками, которые никого не заинтересовали?

С.Ч.: Инвестор нужен тем стартапам, которые построили успешную бизнес-модель: заливаем в бизнес деньги и получаем рост в 10 раз, который так интересует инвестора. Если же бизнес-модель убыточна, если она не дает возможности основателям получать зарплаты выше рыночных, то зачем инвестировать в нее деньги? В этом случае бизнес проще закрыть или продать кому-то за полцены, чтобы перестать мучить себя и сотрудников.

Executive.ru: Каков общий «урожай» российских акселераторов? Сколько компаний они выпускают в год?

С.Ч.: По самым оптимистичным оценкам – 1000. В реальности, наверное, значительно меньше. Не все акселераторы принимают по 40 компаний в квартал, есть и такие, у которых в потоке 10-12 стартапов.

Executive.ru: Как акселераторы и выпускники распределены по отраслям?

С.Ч.: Как правило, каждый акселератор работает в каком-то одном секторе.

Акселератор ФРИИ работает с IT-компаниями разных отраслей, от фармацевтики, финтеха до агросектора и производственных компаний машиностроения. Как правило, это технологические b2b-проекты. В Высшей школе экономики есть акселератор, который занимается только финансовыми технологиями – платежи, скоринги, выдача кредитов... Соответственно, он набирает себе только те стартапы, которые специализируются на финансовых технологиях. Финтех сейчас находится на взлете.

Есть акселераторы, которые занимаются темами, применимыми к промышленности. Несколько акселераторов «копают» в области искусственного интеллекта, по сути, это применение математических методов для анализа данных и бизнес-процессов, которые есть у компании.

Есть акселераторы, которых интересуют новые технологии в логистике (через данные GPS-трекеров везде и всюду). Еще десять лет назад ни о каких гражданских трекерах мы не слышали, а теперь они используются повсеместно, начиная от систем городского транспорта и заканчивая каждым из нас. Эти данные копятся, их можно использовать, чтобы улучшать логистику.

Executive.ru: А HR-сервисы представляют интерес для акселераторов?

С.Ч.: По сути, HR-сервисы представляют собой прикладное применение для внедрения возможностей искусственного интеллекта, то есть я их уже назвал.

Executive.ru: Образовательные сервисы тоже в тренде?

С.Ч.: Да, хотя компаний, которые успешно занимаются онлайн-образованием, не так много. SkyEng, Дневник.ру, «Нетология», хотя это уже и не стартапы.

Executive.ru: Вы сказали, что есть акселераторы, которые занимаются разработками для промышленности. Для каких отраслей?

С.Ч.: Экономика России мало отличается от экономики СССР в отраслевом смысле – те же отрасли, которые были в Советском Союзе, но к ним добавились сектор финансов и телеком. Корпоративные акселераторы работают на интересы своих создателей. Акселератор РЖД работает на РЖД. Акселератор «Северстали» – на «Северсталь». Фактически «инновационная карта» представляет собой кальку с экономической карты страны.

Executive.ru: Какую роль в финансировании инноваций играет биржа?

С.Ч.: В мире роль IPO в финансировании новых компаний снижается. На крупнейшем в мире американском рынке имел место рост объемов IPO до 2000 года. Затем наступил кризис «доткомов», и произошел резкий спад. После него рынок начал восстанавливаться, тренд шел вверх до 2008 года, затем наступил новый кризис. Сейчас рынок IPO по объему инвестиций находится примерно на отметке 2000 года.

Компания идет на биржу не для того, чтобы получить себе «звездочку на погонах», а чтобы стать публичной, выпускать акции и ценные бумаги и получать доступный новый капитал. Если есть венчурные деньги, необходимость в IPO снижается.

Executive.ru: А какова ситуация в России? Почему в 2018 году в России ни одна компания не дошла до IPO?

С.Ч.: У нас в принципе никогда и не было такого спроса на IPO. Чтобы выйти на биржу, компания должна быть достаточно крупной, она должна обладать выручкой на уровне нескольких миллиардов рублей, определенным сроком работы на рынке и соответствовать другим критериям. В России очень мало компаний дорастает с нуля до таких параметров. И если бизнес дорастает до этих критериев, то выясняется, что ему уже не нужно IPO. Как пример приведу компанию «1С».

На биржу должны выходить компании в фазе роста, такие компании могут привлечь инвесторов, заинтересованных в кратном росте стоимости бизнеса. Интересы основателя могут состоять в том, чтобы работать в своем бизнесе и получить зарплату 30 лет, а у инвестора интересы другие.

У каждой компании своя история. Uber шел к своему IPO 10 лет, а до этого привлекал деньги частных инвесторов. «Яндекс» провел IPO за границей, потому что у «Яндекса» были старые акционеры, которые хотели получить прибыль от первых инвестиций. Headhunter, полагаю, провел IPO из тех же соображений.

Executive.ru: Получается, что те российские компании, которым нужно IPO, до требований биржи еще не доросли. А тем компаниям, которые до биржи доросли, IPO уже не нужно?

С.Ч.: В известной степени – да. На Московской бирже был проект IPO Board (информационно-торговая система для привлечения капитала перспективными непубличными компаниями – Executive.ru), но он, что называется, «не пошел». Сейчас мы в StarTrack размышляем о том, как стать площадкой для решения подобных задач.

Executive.ru: Но вы же не сможете организовать IPO, если компаний, которые дорастают до биржевых требований, в природе нет?

С.Ч.: Речь идет не об IPO, а скорее об акционировании компаний с выручкой не миллиарды, а несколько сотен миллионов рублей. Мы видим, что таким компаниям негде взять капитал, потому что двери Московской биржи для них закрыты, а рынок венчурных инвестиций в России не столь велик, к тому же он «заточен» на IT-сектор. Поэтому мы создаем продукт по акционированию среднего бизнеса с выручкой 500 млн руб. и больше, которым нужны инвестиции в размере 50-100 млн руб. Подобная «биржа» для компаний малой капитализации есть в Канаде, у нее около 1000 эмитентов.

Executive.ru: Как вы полагаете, как долго сохранится та картина венчурного рынка России, которую вы обрисовали? И что может разрушить эту картину?

С.Ч.: Фондовый рынок, венчурные инвестиции, рынок долга – растут в мире по объемным показателям без остановки последние 10-11 лет. Аналитики обращают внимание на то, что это  один из самых длительных периодов роста в истории и что скоро должна быть коррекция, но когда она наступит – никто не знает. Некоторые видят предвестники коррекции в изменении ставок краткосрочных и долгосрочных облигаций, в росте ставок на долги, но сказать, что именно будет в 2020 году – никто не берется. И я бы не взялся.

Поэтому, если вы хотите услышать прогноз, то я бы сформулировал его так: пока тенденция роста объемов венчурных инвестиций в России и в мире положительная. Полагаю, в ближайшее время она будет сохраняться.

Хотелось бы, чтобы прямых инвестиций становилось больше. Но в российской статистике мы видим иную картину. Страна страдает от низких темпов экономического роста. Рост на уровне 1,5-2% в год при нашем достаточно невысоком уровне ВВП приводит к тому, что снижается маржинальность бизнесов. Растет число компаний, которые закрываются. Оснований для оптимизма нет, но и ожидания масштабного кризиса тоже нет.

Топ-200 российских компаний, составляющих основу ВВП, растут со скоростью 2% в год, и не дают никаких оснований надеяться, что они смогут расти на 5% в год. Единственным резервом роста российского ВВП являются стартапы. Однако, чтобы дать малому и среднего бизнесу расти со скоростью 10% в год, надо переформулировать макроэкономическую политику. Надо заниматься не поддержанием крупных компаний, а акселерацией для всей экономики. И прежде всего – акселерацией тех компаний, которые только-только выходят на траекторию роста.