Поводом для создания настоящей статьи послужили размышления в межвыборный период декабря 2011 – марта 2012 года. В подобный определяющий момент наиболее резко ощущается связь текущих событий с предшествующим историко-политическим процессом и возникает желание свести к общему знаменателю многочисленные наблюдения и сформированные на их основе выводы.
Политический портрет периода – серьезные выступления недовольных официальными итогами думских выборов, более весомый успех, по сравнению с прошлыми выборами, коммунистической оппозиции, и обвинения властей в том, что если бы не многочисленные факты фальсификации, то успех оппозиции был бы гораздо более внушительным. Явственно ощущается тревога одних и радость других по поводу того, что завтра мы можем проснуться в другой стране.
Вот об этом и хочется поговорить – насколько завтрашний день может быть отличным от дня сегодняшнего и что нам может принести такое отличие? Оба поставленных вопроса сходятся в третьем – насколько, в действительности, существующий в современном российском государстве политический режим соответствует тем основам основ, которые прописаны в первой части первой статьи действующей Конституции Российской Федерации?
История, особенно история последних двух столетий, знает немало примеров, когда подлинный общественный и государственный строй мало соответствовали тому, который продекларирован при создании государственной структуры – носительнице этого строя. Один из показательных примеров – метаморфоза лозунга «свобода, равенство и братство» в демократию гильотины и наполеоновскую империю во Франции конца XVIII – начала XIX века. Еще более ярко это противоречие было выражено в странах, выбравших ориентацию на наиболее совершенный, по представлениям официальной идеологии, социально направленный, общественный строй: Советский Союз, Восточная Европа, Китай, страны Юго-Восточной Азии. В то время как параллельно существуют другие примеры, когда страны, не заботящиеся особо о детальной научной регламентации основ своего государственного строя, демонстрируют на своем примере высшие достижения науки конституционного права.
Не вдаваясь в подробные теоретические рассуждения на эту тему, обозначим проблему так, как нам это необходимо для поиска ответа на три сформулированных выше вопроса. Но для этого позволим себе привести не очень сложную социологическую схему, которую для пояснения снабдим двумя историческими примерами.
Историография культурно-исторического направления довольно давно выработала понятие исторических циклов – последовательно сменяющих друг друга фаз исторического процесса какого-либо государственного организма. Продолжительность циклов варьирует от нескольких до сотен или даже тысяч лет.
Мы здесь не занимаемся глобальной историей и не собираемся, удобно сидя в кресле, величаво рассуждать о том, как другие люди, жившие задолго до нас, строили и разрушали цивилизации, убивали друг друга в бесчисленных войнах или уничтожали себе подобных, пользуясь своим, более преимущественным по отношению к ним, положением. Наша задача гораздо приземленнее – мы хотим попробовать использовать достижения исторической науки для решения своих актуальных политических вопросов; иными словами – хотим не стать песчинками в вихре очередного исторического цикла, а собираемся разработать модель сохранения стабильности текущего дня, которая бы позволила сегодня не опасаться за день завтрашний. Говоря терминологией П. Н. Милюкова, мы планируем заняться переходом «от истории к политике».
Поэтому отсечем все долгосрочные циклы, а краткие (от нескольких до нескольких десятков лет) условно разделим на два вида: собственно циклы и качели. Второму термину мы сознательно придаем негативную окраску.
Теперь дадим их характеристику. Их отличие друг от друга – в способности подверженной циклу государственной структуры при неизбежном раскачивании исторического маятника, во-первых, удерживать ситуацию под контролем, а во-вторых, – в способности либо реально соответствовать ею же самой провозглашенной модели государственного устройства, либо вообще не иметь никакого идеологического шаблона, но при этом подсознательно следовать модели определенного стандарта. Характер и содержание этой способности раскроем позже, введя понятие геополитического предопределения.
Обратимся к примерам и начнем с качелей.
Выберем в качестве такого примера историю Германии с 70-х годов XIX века – поскольку колебания циклов истории этой страны очень существенно коснулись истории нашей страны и кое в чем косвенно повлияли на ее современную конъюнктуру.
Германская нация, наряду с другими передовыми европейскими цивилизациями, стала достойной преемницей античной культуры. Но немцы в силу объективных исторических обстоятельств на несколько веков отстали от своих непосредственных соседей в создании собственного централизованного государства. Это явилось причиной политического комплекса неполноценности Германии, начавшего себя проявлять после ее объединения Бисмарком. Здесь можно рассматривать прообраз того, что Лев Николаевич Гумилев назвал пассионарным толчком, или этнической мутацией.
К этому моменту весь колониальный мир уже был поделен между европейскими соседями, испанскую часть добычи чуть позже успели прибрать к рукам американцы. А Германия осталась ни с чем. Психологическое переживание политической верхушкой и промышленной аристократией страны этого комплекса неполноценности привело к раскачиванию качелей первой мировой войны.
Начало витка качелей заключалось в том, что Германия сумела оснастить себя современным для своего времени оружием, и, воспользовавшись сложившейся взрывоопасной обстановкой на Балканах, начала военные действия.
Цель кайзера Вильгельма была сугубо политическая – он намеревался отвоевать у союзников политэкономическое господство над контролируемыми ими территориями с тем, чтобы получить этот контроль самому. Средство для достижения этой цели – использование последних успехов военной промышленности: модернизированных пулеметов, танков, самолетов, подводных лодок, ядовитого газа. Максимальные достигнутые Германией военные успехи, обеспеченные такими видами оружия (допустим, газ смогли довольно быстро нейтрализовать посредством изобретения противогаза, а вот с авиацией, танками и подлодками было сложнее), означали достижение апогея в раскачивании витка качелей.
Действие рождает противодействие. Союзникам удалось через четыре года непрерывной бойни усмирить агрессора. Смирительной рубашкой стал Версальский мирный договор – непродуманный с той точки зрения, что только загнал в угол и вновь обострил локальные этнические противоречия, которые однажды уже привели к развязыванию мировой войны. Но главное здесь в том, что усмирение сугубо политических амбиций немцев на этот раз уже повело к уязвлению их национального самолюбия. Зародилась тенденция к увеличению амплитуды следующего витка политических качелей.
Политические комплексы в Германии теперь были свойственны далеко не только ее бомонду. Они проявляли себя, во первых, в сфере философских, исторических и политэкономических наук, а во-вторых, в разного рода политических демаршах в питейных кабаках и иных подобного рода псевдокультурных заведениях. В одном из таких кабаков родилась нацистская партия, впитавшая в себя «сливки» плутократической расовой теории.
Качели начали совершать очередной, на этот раз наиболее ужасающий по своему размаху, виток. Если бы Адольф Гитлер сумел остановиться сам или кто-либо другой остановил его в момент, последовавший непосредственно за заключением Мюнхенского соглашения, созданный им политический режим благодаря быстро достигнутым очень внушительным успехам вполне мог бы дожить до наших дней. Однако сами по себе эти успехи были достигнуты только потому, что являлись средством пассионарного достижения ублюдочной цели пришедших к власти нацистских идеологов.
Естественно, Гитлер не останавливался. Он оккупировал Польшу, другие страны Восточной Европы, Францию. Ввиду невозможности осуществления планируемой против Англии операции «Морской лев» он 22 июня 1941 года предпринял нападение на Советский Союз.
Война против СССР имеет весьма немаловажную для целей нашей работы качественную характеристику, наглядно демонстрирующую увеличение амплитуды колебания качелей. Нет сомнений в том, что летом и осенью 1941 года германские вооруженные силы стратегически полностью разгромили или блокировали действующие части Красной Армии. Случись это в период первой мировой войны, цель завоевателей была бы достигнута. Но завоеватели от нацистской теории ставили перед собой куда более широкие цели, чем просто военное покорение. Поэтому апогеем политических качелей Гитлера стали действия карательных войск СС и концентрационные лагеря, в которых миллионы людей сжигались в печах и подвергались изуверским медицинским опытам.
В итоге действия нацистов вызвали противодействие подлинно народного менталитета, облеченного в этот период в большевистский политический режим. Апогей витка качелей Гитлера был достигнут в Сталинграде, откуда начался обратный виток качелей большевизма.
После Сталинграда русские почти непрерывно наступали вплоть до самого Берлина. Противодействие русских по масштабности размаха не уступало действию немцев. В нашей историографии до сих пор не принято во всех правдивых подробностях освещать это варварское нашествие на цивилизованную Европу. Но нам важны не сами подробности, а тот отпечаток, который они наложили на историческую память европейских народов, на полвека попавших в кабалу по азиатски деспотичного политического режима.
Танцы русских солдат в поверженном Берлине, сопровождаемые автоматными очередями в воздух, были стадией наивысшего эйфорийного ускорения политических качелей большевизма. Апогеем этих качелей стала политика железного занавеса в освобожденных от фашизма и оккупированных большевизмом странах Восточной Европы и в восточной половине самой Германии. Но все-таки здесь амплитуда колебаний качелей уже пошла на спад, по сравнению с предшествующей. Руководимые из Москвы коммунистические режимы, конечно, насаждали казарменный социализм, – тем более жестокий для народов, умевших видеть через стену, как живут на западе их капиталистические соседи. Однако, во всяком случае, в печах людей уже никто не сжигал, а со смертью Сталина и система лагерей начала себя изживать.
Обратный виток политических качелей после этого апогея привел к крушению соцлагеря и развалу Советского Союза. Этот виток был еще менее сильным; запад отомстил советскому режиму тем, что основательно «подсадил» население постсоветской территории на иглу своего уровня жизни. Понятие о приоритете прав человека над его обязанностями по отношению к стране явилось одной из очень весомых причин развала российской государственной машины при Ельцине. У нас нет оснований считать, что этот процесс проходил без участия западных спецслужб.
В свою очередь, Путинская политика первых восьми лет его президентства стала еще менее сильным обратным витком качелей в ответ на ельцинский открытый развал и деградацию основных государственных институтов. Политика президента Медведева была и продолжает оставаться политикой Путина. Учитывая, что этот экс-президент и председатель правительства вновь баллотируется на высший государственный пост, в случае его победы можно будет говорить о естественном историческом продолжении в последующие шесть лет самого слабого по размаху, из всех рассмотренных, витка политических качелей путинизма.
Воздержимся пока от анализа текущего момента и продолжим начатую характеристику используемых нами социоисторических терминов. Теперь приведем пример того, что мы условились называть циклами. В качестве такого примера возьмем англо-саксонскую модель государственного устройства – позже объясним, почему.
Воспользуемся фундаментальной книгой патриарха американской историографии, личного друга и советника президента Кеннеди – Артура Шлезингера, скончавшегося в прошлом десятилетии. Книга так и называется: «Циклы американской истории».
Основная суть его идеи такова:
В американской истории постоянно происходят приливы и отливы двух национальных концепций – концепции приверженности национальному эксперименту и концепции следования предначертанной свыше судьбе нации. Смена этих приливов и отливов и составляет циклы американской истории, меняющие друг друга в среднем каждые 12 – 17 лет. Концепция эксперимента – это концепция колоссальной ответственности за судьбу нации, рискнувшей в последней четверти XVIII века объявить себя независимой; концепция предначертания свыше – это концепция свободного плытия по течению экономической теории Адама Смита. Шлезингер называет первую концепцию традицией, а вторую – контртрадицией, выдавая тем самым свои собственные пристрастия. Нетрудно разобраться в идеологическом содержании каждой из концепций: идеология традиции – это периоды озабоченности бедствиями многих из тех, кто принадлежит к американскому гражданству, это программная цель демократической партии США; идеология контртрадиции – это периоды озабоченности правами элитного капиталистического меньшинства, лозунг республиканцев.
Две оппозиционные друг другу партии ненавидят друг друга примерно так, как это делают ожесточенные противники при накале вооруженного сражения. Однако, эта их взаимная ненависть не приводит к крушению основы основ существующего строя; обе партии подчинены этим основам и в результате гармонично дополняют друг друга, не давая маятнику циклов раскачаться до уровня неуправляемой энтропии. Они улавливают и используют в своих целях конъюнктурные фазы состояния общества, каждая из которых порождает свои особые противоречия.
На закате демократического цикла способность нации к выполнению политических обязательств, требующих от нее высокого напряжения, ограничена. Люди не способны более заставлять себя продолжать героические усилия, они жаждут погрузиться в свои личные житейские дела. Так сходят на нет публичные акции, страсти, идеализм и реформы. Общественные проблемы передаются на попечение невидимой руки рынка, следование частным интересам рассматривается как средство решения общественных проблем. Наступают времена ухода в частную жизнь и всепоглощающего стремления к личному удовольствию.
Однако, это – время подготовки. Эпохи господства частных интересов характеризуются скрытыми под поверхностью течениями неудовлетворенности, критики, брожения, протеста. Целые группы населения оказываются позади в гонке приобретательства. Загнанные внутрь проблемы обостряются, грозят стать неразрешимыми и требуют вмешательства. Людям надоедают эгоистические мотивы и перспективы, они устают от погони за материальными благами в качестве наивысшей цели. Период отдыха от бремени общественных забот восполняет национальную энергию, подзаряжает батареи нации. Люди начинают искать в жизни смысл, не замыкаясь на себе самих. Они спрашивают, не что их страна может сделать для них, а что они могут сделать для своей страны. Наконец, что-то играющее роль детонатора – какая-либо проблема, грандиозная по масштабам и по степени опасности и которую неспособна разрешить невидимая рука рынка, – ведет к прорыву в новую эпоху в политической жизни страны.
Самое важное для нас здесь то, что цикл не превращается в виток качелей по причине сдерживающего фактора основ. Шлезингер характеризует это следующим образом: «Мы сохраняем одно заметное преимущество над большинством других наций, преимущество чисто светского характера, которое оставили нам в наследство… отцы-основатели. Ибо они завещали нам правила, по которым нам предстоит сверять свой путь и оценивать свою деятельность... В то время как Декларация установила цели, Конституция предписала средства». При любом раскачивании маятников циклов эти две константы – Декларация независимости 1776 года и Конституция 1787 года, – остаются неизменными.
В итоге две антагонистичные партии предстают как «неразлучные партнеры по великому предприятию, имя которому – демократия».
Заключая нашу социолого-теоретическую вводную, перед переходом к анализу и прогнозу перспективы современной российской политической конъюнктуры, дадим универсальное теоретическое описание, общее для внутренней структуры каждого из приведенного выше витка качелей. Это описание универсально; его можно применить и к циклам и, в принципе, к любому общественному организму, обладающему признаками внутренней организации. Описание это необходимо нам для удобства сжатой характеристики исторических процессов и текущего момента.
Каждый виток имел в основе своего толчка ведущий стереотип поведения. Для немецкого витка периода начала первой мировой войны это – стереотип политического руководства имперской монархии, опиравшегося на милитаризм аристократии; для того же витка периода начала второй мировой войны это уже – стереотип наиболее пассионарной части всего населения страны, примкнувшего к нацистской идеологии политического руководства, либо подхваченного этой идеологией. Для советского контрвитка периода от победы в Сталинграде до установления железного занавеса это – высшая степень пассионарности народа, направляемая идеологией и волей большевистского правительства. В основе каждого стереотипа лежит квинтэссенция, выработанная сознанием носителей ведущего стереотипа.
Стереотип кристаллизуется в сознании его носителей в образе какой-либо иллюзорной идеи, локомотивом продвижения которой является, как правило, политический лидер. Причем этот лидер сам находится в полном подчинении у собственных иллюзий. Поведение стереотипа представляется его носителям истинно правильным, их действия – непогрешимыми, а носители всех иных противодействующих стереотипов – либо заблуждающимися, либо сознательными врагами. Их необходимо себе либо подчинить, либо нейтрализовать. В случае накала страстей, или даже просто в случае отсутствия в психологии соответствующего «табу», нейтрализация может означать полное физическое уничтожение. Она рассматривается как неизбежный шаг в случае невозможности подчинения. Еще один немаловажный момент стереотипа качелей – отсутствие какого-либо императива, с которым носитель стереотипа готов считаться вплоть до остановки своей деятельности; для достижения своих целей пассионарный носитель стереотипа готов все срыть до основания с тем, чтобы затем насадить окружению собственное представление об истинном счастье, которое мы назовем фундаментом.
Психологический фундамент подразделяется на три составных элемента: тело фундамента (конкретная государственная либо социальная структура, интересы которой отстаиваются), скелет фундамента (способ отстаивания интересов) и объем фундамента (методы отстаивания интересов; характер методов является производным от морально-нравственной качественной характеристики осуществляющего их ментального организма).
Тело фундамента империалистического немецкого витка – Германия как суверенная государственная структура; фашистского немецкого витка – Германия как супер суверенная национальная структура – оплот высшей арийской расы; обратного ему витка – славяно-русская нация, как полноправный субъект жизнедеятельности; государственный организм русской нации. Идеология большевизма привязала также к данному телу фундамента социалистическую модель социального устройства в сравнении с буржуазно-империалистической, последнюю стадию которой, согласно советской идеологии, представлял собой фашизм.
Скелет фундамента первого из трех указанных здесь витков – наращивание военной мощи, применение незнакомых противнику новых видов вооружения; второго витка – мобилизация высшей расы на борьбу против низших и конкурентных, покорение низших рас и отведение им того места в жизни, которое им указала сама природа; третьего витка – тотальная мобилизация народных сил на борьбу с агрессором, придание всем союзным структурам образа и подобия собственной структуры с безоговорочным подчинением ей, либо нейтрализацией, союзных. Используя терминологию Арнольда Тойнби, можно сказать, что консолидация славяно-русской нации стала ответом на вызов иного, немецкого этноса; о таком консолидированном ответе славянского мира на вызов мира романо-германского еще в XIX веке на страницах своей книги «Россия и Европа» мечтал известный славянофил Н. Я. Данилевский.
Скелет фундамента фанатиков и прочих радикалов идеи предстает в виде искренней убежденности, скелет фундамента примкнувших к ним – как предположение истинности идеала, спорить с которым в данный момент времени все равно бесполезно, а скелет фундамента демагогов, пользующихся истерией масс для каких-либо собственных целей, может быть даже неверием в догмы стереотипа, но сознательным насаждением его идеалов окружению.
С категорией объема фундамента сложнее. Это категория морально-нравственная, в ее основе лежит подлинная внутрипсихологическая потребность, удовлетворению которой служит деятельность всего организма. От степени низости или высоты объема фундамента зависит, поделится ли голодный субъект с не менее голодным соседом последним куском хлеба (средний, или обычный, объем), отдаст его полностью (высокий объем) или наоборот, сам съест его целиком (низкий объем). От объема фундамента носителей стереотипов напрямую зависят их подлинные цели и поведение при достижении тех целей, на которые было направлено их пассионарное устремление. В то же время объем фундамента – категория сугубо индивидуальная, проявляющая себя в личностном поведении субъектов.
Низкий объем фундамента является плодом работы тех клеток головного мозга его носителя, которые отвечают за удовлетворение каких-либо низменных страстей, в свою очередь высокий объем – тех клеток, которые служат удовлетворению высоких моральных, нравственно-эстетических потребностей. Степень высоты объема фундамента его носителя определяет структуру его скелета фундамента.
Л. Н. Гумилев на примере стереотипа отдельно взятого африканского готтентота следующим образом рисует одну из простейших схем взаимодействия элементов фундамента: «когда один миссионер, обративший готтентота в христианство, спросил: «Ты знаешь, что такое зло?» – тот ответил: «Знаю, это если зулусы уводят моих быков». – «А что такое добро?» – «Это если я у зулусов угоню быков».
Тело фундамента является категорией сугубо эмпирической, скелет фундамента – эмпирико-универсальной, а объем фундамента – универсальной полностью, поскольку демонстрирует не что иное, как принцип работы человеческого мозга.
Итак, возвращаясь к современной политической конъюнктуре, стоит сказать, что сейчас мы стоим перед двойной альтернативой – во-первых, продолжится ли виток политических качелей путинизма или он будет сменен противоположным, направленным против него, каким-то иным витком; либо вообще в России после Путина прекратятся мотания политических качелей и наступит позитивная фаза сменяющих друг друга политических циклов, удерживаемая непререкаемой константой. Это – основной вопрос нашей работы; это же – базовый вопрос современного политического момента, характеризуемого максимальным снижением за последние несколько десятков лет амплитуды политических качелей с участием России.
Путинизм – это все еще виток качелей, а не цикл. Именно против сохраняющихся тенденций качелей направлены массовые выступления людей, которые хотят жить в условиях демократии. Но нельзя не признать, что виток качелей путинизма по своему качественному содержанию наиболее близок к циклу.
Почему так?
Современная Россия в настоящий момент переживает один из периодов искусственного максимального приближения к подлинной демократии, повторявшихся в ее истории несколько раз с начала XIX века. Искусственность такого приближения состоит, с одной стороны, в том, что установления демократии желают, во всяком случае, на словах, сам политический лидер и, гораздо более на деле, – весомая часть общественности, а с другой, в том, что одного их желания, при отсутствии к этому объективных обстоятельств, мало. На лидера непреодолимо действует социологический закон Пьера Бурдье, согласно которому любой политик при реализации своей основной программы всегда вынужден оглядываться на реальную политическую конъюнктуру и комбинировать свои действия под ее влиянием. В государственной и социальной структуре России по-прежнему сохраняются те тенденции, которые каждый раз уводили ее от демократии. Обрисованные выше витки качелей с уникальными, присущими им телами и скелетами фундамента, были свойственны и ее внутренней истории; для понимания этого достаточно прочесть книгу Н. А. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма». Эти антидемократические тенденции проявляются, в том числе, и в подсознательном поведении самого лидера в моменты, когда он начинает чувствовать подлинную, а не мнимую, угрозу своему главенствующему положению.
Как сделать так, чтобы на этот раз витки качелей, наконец, уступили место циклам? Давайте для начала проанализируем современную политическую ситуацию и сопоставим ее с некоторыми историческими примерами.
С одной стороны, у нас есть Конституция, продержавшаяся уже восемнадцать лет. Но с другой, есть лидер, являющийся правопреемником создателя этой Конституции. Этот правопреемник в настоящее время является экс-президентом, единственным в истории постсоветской России политиком, который мало того что все четыре года президентского срока последователя продержался на второй в государстве должности председателя правительства, но вдобавок стал лидером правящей партии, а также реально претендует на занятие президентского кресла в следующие теперь уже шесть лет президентского срока. Понятно, что в данном контексте основной закон государства предстает не более чем правилами игры политика В. В. Путина, который пользуется этими правилами для ведения собственной политической игры, в которой все окружение, наподобие М. М. Касьянова, является фигурами – их можно держать, пока они нужны, а потом можно убрать, добившись при этом определенных стратегических преимуществ.
Абсолютизация власти лидера – одна из причин массового недовольства. И оно не беспочвенно. При сохранении указанной тенденции возможно повторение в нашей истории того явления, которое О. Шпенглер охарактеризовал, как замену становления ставшим, а Л. Н. Гумилев назвал ломкой первоначального императива поведения пассионариев, когда они перестают работать на общее дело и начинают бороться сами за себя.
Что в этом случае происходит в подлинно демократических структурах? Приведем два примера.
Древнегреческий государственный деятель и полководец Мильтиад. Принадлежал к знатному роду; отличался склонностью к авантюризму, успел послужить у персидского царя Дария, приняв участие в его скифском походе. Позже был сослан на Херсонес Фракийский, где унаследовал власть своего покойного брата и стал тираном. Затем, избегая опасностей, бежал в Афины. Здесь едва ушел от наказания за свою херсонскую тиранию, но сумел стать влиятельным политиком благодаря тому, что использовал свои знания и опыт для противодействия нависшей персидской угрозе. В год нападения персов на Афины оказался одним из десяти стратегов. Взял инициативу обороны на себя; предпринял опасный маневр, решив встретить противника в сорока километрах от города, близ селения Марафон, чем оставил сами Афины практически без защиты. Сумел разгромить персов при Марафоне и снискал лавры великого полководца – спасителя афинской демократии. Но буквально через год, после постигшей неудачи, был подвергнут большому штрафу, превышающему все его личное состояние, и вскоре умер.
Амбициознейший политик XX века У. Черчилль. Потомок знатного рода, рано проявил свой нрав. В школе учил только те предметы, которые нравились, отвергая остальные; нарушал почти все установленные правила поведения. Раз на замечание директора: «Черчилль, у меня есть очень серьезные основания быть недовольным тобой» ответил: «А я, сэр, имею весьма серьезные основания быть недовольным вами». В 24 года, попав в поле зрения журналиста Стивенса, получил в свой адрес такой отклик: «Черчилль – это мужчина с твердо определившимися намерениями, с намеченными действиями, которые должны быть предприняты для их осуществления, с точными, почти сверхъестественными суждениями об эффективности средств, которые должны привести его к цели... Над ним превалируют качества, которые могут сделать его... великим народным лидером». Он уже готов был себя им почувствовать, когда, не будучи членом правительства, заявлял в палате общин после мюнхенского соглашения Чемберлена с Гитлером: «Мы потерпели полное и сокрушительное поражение,.. находимся в центре грандиозной катастрофы... Это только начало». Это было началом его небывалого политического взлета, когда он в период смертельного противостояния с фашистской Германией стяжал лавры национального лидера. А потом? Вот что он сам пишет об этом в своих мемуарах: в одной из бесед во время ялтинской конференции «Я упомянул, что после поражения Гитлера в Соединенном королевстве будут проведены всеобщие выборы. Сталин высказал мнение, что моя позиция прочна, «поскольку люди поймут, что им необходим руководитель, а кто может быть лучшим руководителем, чем тот, кто одержал победу?» Я объяснил, что в Англии две партии и что я принадлежу лишь к одной из них. «Когда одна партия – это гораздо лучше», – сказал Сталин с глубокой убежденностью». 5 июля 1945 года Черчилль проиграл своему сопернику от лейбористов Эттли.
В России отношение к лидеру по-прежнему сакрализовано. Стоит ему быть в чем-то лучше предыдущего и добиться ряда успехов, как начинают раздаваться голоса, что этого лидера России «сам бог послал», а любая критика в его адрес расценивается как неуместная. Такое отношение в конечном итоге «балует» самого лидера и дает ему возможность подсознательно вести себя так и позволять себе такие вещи, которые в стадии его становления лидером он бы себе не позволил. Вот как Е. В. Тарле описывал подобный синдром у Наполеона: «Обожание окружающих, доходившее до размеров суеверия, окружало его так долго, что он к нему привык и относился как к чему-то должному и совсем обыкновенному».
В. В. Путин с виду очень выдержанный и серьезный человек, способный (во всяком случае, пока) противостоять искушению собственного эго. Но, во-первых, по терминологии Георгия Гурджиева, подсознательному «засыпанию» в условиях изоляции от внешних толчков, подвержены абсолютно все; во-вторых, Путин рискует стать виновником зарождения очередного в России принципата, который, при сохраняющихся антидемократических тенденциях, неизбежно трансформируется в доминат. Показательный пример крайней степени такого домината – то, как вся северокорейская нация, не стесняясь эмоций, скорбела о смерти своего доминуса.
Другая, не менее весомая, причина недовольства масс – удерживающийся на плаву высокий уровень коррупции при внешних попытках ее искоренить.
Россия является страной экономически отсталой, в ней производящие отрасли промышленности всю историю существенно уступали добывающим. Кроме того, этой стране всегда были присущи черты восточной деспотии. Поэтому дихотомия: собственность-власть или власть-собственность традиционно до сих пор склоняется ко второй половине. Власть-собственность означает сосредоточение в руках номенклатурного меньшинства подавляющей доли доходов от реализации продуктов естественных монополий. В этих условиях массово рекламируемые антикоррупционные меры реально способны только раздражать население.
В России, пожалуй, нет региона, в котором бы не знали, кто из местных чиновников высшего звена является отъявленным коррупционером. При этом продолжительное сохранение в руках такого чиновника власти означает практическое действие принципа: «главное – с Москвой вовремя делиться». При такой пирамидальной схеме коррупции борьба с ней власти напоминает действия барона Мюнхгаузена, который умудрился вытащить сам себя за волосы из болота. Для осуществления такого шага нужна надежная точка опоры, роль которой, конечно, не может сыграть коррумпированный чиновничий аппарат. Такую роль могла бы сыграть только реальная оппозиция, искренне ненавидящая коррупцию и коррупционеров – далеко не по той только причине, что кадровые представители этой оппозиции обладают столь уж высоким объемом фундамента, а по той, гораздо более эффективной, что просто сами не имеют доступа к монополизированной властью кормушке, и поэтому не сливаются с властью. Это суждение может не относиться к ряду оппозиционеров, обладающих подлинно высоким объемом фундамента.
Третья отличительная черта современного российского политического режима характеризуется его стремлением к насаждению искусственной оппозиции и к искусственному же формированию гражданского общества. Такое стремление противоречит тому же психо-эзотерическому принципу Гурджиева, согласно которому без помощи извне человек никогда не сумеет увидеть себя.
Ряд примеров последних лет наглядно показывает, что лидеры так называемой правой оппозиции сходят со сцены, как только становятся неугодными подлинной власти. Реально функционировать может только та оппозиция, которая обладает не привитым суверенитетом своего положения и способна удержаться на плаву благодаря своему авторитету среди широких кругов общественности, независимо от отношения к ней власти.
Публий Корнелий Сципион, который во время 2-й Пунической войны в 205 г. до н. э. вернулся из удачного похода в Испанию, при обсуждении в Сенате предстоящего африканского похода встретил несогласие с некоторыми своими методами ведения войны. В ответ он дал понять, что будет искать для себя опоры в своей славе и в своей популярности. Политическая ситуация в Риме в тот период была такова, что Сципиону даже думать не приходилось об установлении собственной диктатуры, поскольку авторитет Сената был непререкаем. Но в то же время каждый сенатор понимал, насколько болезненной может быть реакция масс на меры, направленные против удачливого полководца. В итоге компромисс был найден: Сципиона обязали предварительно выказать должное уважение к высшей правительственной власти, а затем поручили ему организовать африканскую экспедицию, в ходе которой им был разгромлен гроза Рима Ганнибал.
В условиях российских реалий подобный нахал неминуемо разделил бы судьбу Тухачевского или, в лучшем случае, Ходорковского.
У нас ряд «подсиженных» властью политиков, ощутив вкус близости к власти, пытаются идти на самостоятельные шаги, но эти шаги характерны для, как выразился Руслан Хасбулатов, «мальчишек в розовых штанишках». Они способны вызвать только усмешку политика, создавшего в стране организации собственных фанатиков, вооружившего до зубов силовые структуры, контролирующего практически весь монопольный бизнес и пообещавшего военным поднять их зарплаты до 200000 рублей.
Приведем для примера саркастическое описание истинного лица подобных оппозиционных, но слабых политиков, данное меньшевиком Николаем Сухановым:
25 октября 1917 года в Петрограде в те минуты, когда большевики брали Зимний дворец, открылось заседание городской думы. «Городской голова сообщил, что через несколько минут загремят выстрелы и под развалинами Зимнего дворца будут погребены те, кого народ послал защищать честь и интересы России. Бросит ли их Петербург в лице своего законного и полномочного представительства? Откажется ли он прийти на помощь своим собственным избранникам?». Городской голова переговорил по телефону с самими министрами: «они не сдались и не думают сдаваться. Наоборот, ждут помощи… Наум Быховский выступил с радикальным проектом. – Дума не может остаться безучастной, когда достойные борцы за народ, покинутые в Зимнем дворце, готовятся к смерти. Вся дума должна сейчас же отправиться в Зимний дворец, чтобы умереть там вместе со своими избранниками! – В собрании энтузиазм достигает высшей точки. Зал встает и приветствует этот проект бурными рукоплесканиями… 62 человека заявили, что они идут умирать!.. Если не удастся подойти к Зимнему, то можно стать перед орудиями, стреляющими в Зимний, и можно сказать: стреляйте через нас во Временное правительство… И… с двумя фонарями отцы революционной столицы вышли из думы умирать… Пройдя несколько сажен, у Казанского собора обреченные на смерть встретили патруль Военно-революционного комитета. Патруль, естественно, не мог не заинтересоваться этой процессией. Начальник заявил, что дальше он ее не пропустит. Тогда гласные вернулись в думу». Словно перешалившие мальчишки, которых поймали и отправили спать.
Смысл в том, что такая псевдо-оппозиция, не имея опоры в массах, не способна на какие-то самостоятельные решительные шаги. Она нуждается в том, чтобы кто-то ее вел. А кто может вести такую оппозицию, если не центральное правительство? Очень показательный совсем недавний пример – встреча нового американского посла в России с лидерами правой оппозиции. Янки неплохо рассчитали, что им, кроме коммунистов, станет удобным любой другой лидер, вместо сильного Путина. Потому такую встречу стоит расценивать не иначе как попытку грубой импровизации, теперь уже на российском поле, очередной цветной революции, – импровизации, совсем не делающей чести политике президента Обамы. В случае, если наша правая оппозиция вдруг получит власть при поддержке Штатов, а затем останется без такой поддержки, ей останется разве что грызть собственный галстук.
Признаками реальной оппозиции, имеющей большое доверие среди широких масс, не стесняющейся при случае высказать власти в лицо все, что о ней думает, в самом деле готовой, при случае, умереть, и никоим образом не претендующей на зависимость от сильного партнера по борьбе с терроризмом, у нас сейчас обладает только Коммунистическая партия Российской Федерации. Правящая Единая Россия знает это, она искренне ненавидит и боится КПРФ. Это, пожалуй, единственная сила в стране, способная реально конкурировать с властью. Но тело и скелет фундамента носителей ведущего стереотипа коммунистов таковы, что в случае своей победы не приведут нас ни к чему, кроме очередного витка политических качелей, который на этот раз получит ускорение и более широкий размах амплитуды.
Докажем это суждение приведением ряда аргументов.
Программа коммунистов известна, о ней подробно мы говорить не будем; основная цель совпадает в целом с лозунгом американских демократов: озаботиться проблемами бедствующего большинства посредством… – Вот тут камень преткновения. Лозунг, в целом, повторяет истерический призыв периода революции «грабь награбленное!».
Откроем официальный сайт коммунистов. Что мы видим? Советская атрибутика, чередующаяся фотографиями Ленина в обнимку с Зюгановым, и Сталина. Лозунги: «Обманом и насилием страна возвращена к капитализму!»; «Стратегическая цель партии — построение в России обновленного социализма, социализма XXI века».
Послушаем суждение одного из наших земляков – видных коммунистов с солидным стажем. Первый секретарь Артемовского отделения КПРФ Владислав Леонидович Ламихин со страницы газеты «Артемовский коммунист» комментирует, что при советском режиме «авторитаризм был нацелен на улучшение жизненных условий большинства населения нашей страны, а не на десять процентов из числа олигархов, чиновников и тех, кто сумел стащить свой кусок от «пирога» российского государства». То есть. выходит, что авторитаризм останется авторитаризмом, но авторитаризм уравнительный лучше авторитаризма олигархического.
Вот и налицо тело и скелет фундамента нашего самого оппозиционного оплота против тирании правящей олигархической верхушки. Их стереотип смешивает представление о благе народа с наложением на него оков социалистической идеологии; средством для достижения этого блага видится возврат к оставлению земель бесхозяйными, закручивание гаек личной предпринимательской активности, построение казарм и лагерей. Как будто глухим были адресованы ненадуманные душевные вопли Александра Солженицына, Варлама Шаламова, Андрея Сахарова.
Мы не сомневаемся, что сейчас, в эпоху нешуточного противостояния с политической властью, имеющей недюжинный административный ресурс, подавляющее большинство представителей пассионарной коммунистической оппозиции обладают высоким объемом фундамента, пограничным с альтруизмом или филантропией. Так всегда бывает в период пассионарного подъема и накала – пассионарии этой фазы ценят свое дело гораздо выше самих себя. Но мы знаем по историческому опыту предыдущих поколений, к чему приводит захват власти такими филантропами. Достаточно прочесть вторую половину глав второго тома мемуаров Л. Д. Троцкого для того, чтобы наглядно увидеть процесс ломки первоначального императива поведения пассионариев в условиях однопартийной деспотии. В этой ситуации подлинные борцы за свое дело, именно за счет своего неприятия подлых методов борьбы, сходят со сцены, а вместо них остается подобие «величайшей посредственности партии» либо «серого пятна», которое начинает насаждать свой не отличающийся творческой разносторонностью скелет фундамента и окружает себя прислугой, объем фундамента которой стоит на уровне ниже среднего.
Наша реальная оппозиция в полном соответствии с описанной выше теорией позиционирования ведущего стереотипа носителей какого-либо витка политических качелей воет о боли собственного тела фундамента и остается глухой к аналогичному вою противоположного тела фундамента, выражая полную готовность бить его до конца. Тем самым в перспективе коммунистической победы мы оказываемся перед угрозой скопления жгучих обид, консолидация которых рано или поздно грозит вылиться в очередной контрвиток качелей, обладающий таким ускорением, который приведет к увеличению его амплитуды. Размах и гашение этих амплитуд вновь сулят затянуться на десятки лет.
Самой страшной в этом контексте представляется абсолютная готовность радикалов срыть «весь мир насилья» «до основанья» с обещанием, что «затем мы наш, мы новый мир построим». Фундаменталисты от коммунистической теории, подобно всем прочим, описанным выше, в очередной раз хотят по новому перекроить основы мироздания; стремятся опять создать мир по своему, опуская тот факт, что он однажды уже был создан существом, совершенным в гораздо большей степени, чем все альтруисты и филантропы, вместе взятые. В этой связи, как нельзя более подходят по смыслу слова писателя М. Булгакова, вложившего в уста своего персонажа профессора Преображенского – создателя личности Шарикова, – фразу: «вот, что получается, когда исследователь, вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподымает завесу».
Затрагивание здесь вопроса мироздания не случайно; оно подводит нас к продолжению основной темы этой статьи. Введем еще одно понятие, которое назовем геополитическим предопределением.
Что это такое? Как обещали, возвращаемся для примера к анализу англо-саксонской модели государственного устройства.
Возьмем два эталона – Англию и Америку; эти мать и дочь – обе благодаря своему геополитическому положению, – как никто другой, сумели при создании собственной государственной модели пойти «параллельно и ощупью с природой», избегая навязывания органической структуре каких-либо неорганичных идеологических штампов.
В Англии нет конституции, а все законы суть не более, чем прецеденты. В то же время пресловутая чопорность британцев есть не что иное, как их дань установившимся социальным, в том числе государственно-правовым, традициям. Сила этих традиций такова, что даже Оливер Кромвель, совершая такой беспрецедентный акт, как казнь короля, был вынужден руководствоваться... королевским правом, ввиду чего попал в очень затруднительное положение. Но, за что англичане, несомненно, должны отдать ему должное, он не стал менять органической структуры национального права и принимать какое-то новое, чем оградил государство от мотания политико-правовых качелей. В то время как во Франции после революции пять раз менялись разные виды республик, чередуемые реальными или скрытыми империями, в Англии этого не произошло ни разу, если не считать периода протектората – вовсе не такого, каким был период «первого консульства» во Франции.
Соединенные Штаты в вопросе превалирования правового обычая и правового прецедента несколько оплошали. Они возникли, как результат вооруженной борьбы против метрополии, покачались на политических качелях войны за независимость и последующей после нее англо-американской «войны мистера Мэдисона», поэтому в момент своего создания изрядно хватили параллельные по времени идеи французской революции. Как отражения этих идей, появились два упомянутых выше правовых акта – Декларация независимости и Конституция. Однако, затем американский рационализм и свобода от детонаторов очередных витков взяли свое: раз возникнув, эти документы не потеряли актуальности до сих пор. Декларация и в настоящее время является эталоном политического режима Штатов, а в Конституцию за 224 года ее существования внесено всего двадцать шесть поправок, причем более 1/3 из них, самых существенных, – в период формирования государственного строя, буквально спустя четыре года после принятия Конституции.
Неплохой пример для подражания государству, уставшему в одном только XX веке от мотания качелей основных государственных принципов, и продолжающего в XXI веке кардинально менять свои законы, регламентирующие ряд базовых институтов, с частотой один раз в несколько лет.
Продолжение следует.
