Кризис, социалистический капитализм и ученые люди

Читатель! Наберись терпения на первые два абзаца!

О причинах современного кризиса можно говорить много и долго. Детальный анализ действий на мировых фондовых и денежных рынках в предкризисные годы не раз проводился и уже не раз был описан, и ясно, что необузданная игра с деривативами и кредитами не могла кончиться иначе, чем глобальным финансовым кризисом, а глобальный финансовый коллапс не мог не перейти в экономический. Ведь деньги – это то, чего нет по принципу (не потому, что не хватает, – а по принципу!), это предмет соглашения. Пока я верю, что бумажка в моих руках – это деньги и пока этому верят окружающие – это действительно деньги, то есть на них можно что-то купить, но как только кто-то воскликнет, как Станиславский: «Не верю!» – вслед за ним сомнение охватит всех прочих, и тогда за эту бумажку мне уже никто ничего не даст, то есть это уже не деньги. А бумажки у всех одинаковые – у меня не платежное средство, так и ни у кого не мера стоимости. А раз денег нет, исчезли, то никто ничего купить не может, то есть нет платежеспособного спроса, а раз нет спроса – останавливается производство, и кризис финансовый (кризис доверия) переходит в экономический (кризис создания и потребления полезности). Все это давно ясно, и «рукотворная» природа катаклизма тоже ясна, и также понятно, что нужно придумывать меры, которые позволят в условиях экономического либерализма ограничить проявления человеческой глупости, жадности и непрофессионализма, но при этом не заменят диктат непрофессионального финансиста произволом дилетанта-чиновника.

Понятно и другое: благополучие России гораздо меньше, чем у «развитых» стран, зависит от фондовых индексов – у нас гораздо меньше предприятий, котирующих свои акции на открытых фондовых площадках, и гораздо меньше компаний, получающих кредиты под залог бизнеса, то есть под стоимость акционерного капитала (правда, их численность меньше, но их удельный вес больше, что не всегда учитывалось), – и поэтому многие надеялись, что финансовый кризис Россия переживет куда легче, чем Запад. Но вышло наоборот, потому что подешевела нефть – а вот это для России самое страшное, что может быть. И единственное лекарство от болезненной зависимости нашего благополучия от цены ресурсов – развитие промышленности, конкурентоспособной на внутренних и мировых товарных рынках не в сырьевой, а в перерабатывающей сфере, а способность выдержать сравнение с аналогами требует инноваций...

Если читатель добрался до этого места, то, значит, он очень терпелив, потому что все это давно известно и бесчисленное количество раз сказано и написано. И тем не менее... При всем этом продолжаются наукообразные речи о «естественной цикличности» экономики, о «законах», порождающих эти циклы... – и отсюда, мол, этот коллапс, и всегда периодически будут пертурбации, потому что это – объективный закон экономики…

Происхождение современного кризиса от «длинных волн» Кондратьева или «коротких волн» Шумпетера – ахинея. Как и прочие наукообразные рассуждения насчет естественной периодичности «кризисов капиталистической экономики». Все это мы проходили в советские времена в разных курсах марксизма-ленинизма. Не буду занимать время читателя методологической критикой Кондратьева, это вопрос для отдельного обсуждения. Есть научные положения, которые живут свой век, а потом их судьба – перейти из «действующих» в историю науки. Лучше поговорим о последствиях этих квазинаучных объяснений. «Естественные» объяснения означают, что делать здесь ничего не нужно и невозможно. Что делают люди во время урагана? Ждут, пока кончится. А вот эпидемии случаются не по воле природы, а из-за антисанитарии и отсутствия гигиены. И нужно очень активно работать, чтобы этот человеческий фактор был скомпенсирован человеческими же усилиями.

Болтовня насчет «естественной циклической природы» кризиса демобилизует, мешает бороться с ним и его последствиями. Множество другой псевдонаучной демагогии не дает властям принимать реально эффективные антикризисные решения. Например, насчет спасительной роли малого бизнеса в период кризисов. Сейчас малый бизнес ничего не спасет, в отличие от 1992 года (уж мне ли этого не знать – десятки предприятий малого бизнеса, созданных безработными, «запустила» в 1992-1995 годах Самарская школа бизнеса по заказу Федеральной службы занятости, и сотни безработных стали индивидуальными предпринимателями – мы поставили тогда мировой рекорд, благодаря примененной авторской методике: вместо среднего мирового тридцатипроцентного «выхода» 96,7% (!!!) обученных нами безработных вошли в малый бизнес, и Федеральная служба занятости проводила в Самаре совещания по этому вопросу, и от иностранцев отбоя не было, и в центральных газетах о нас писали – но сейчас принципиально иная ситуация!). Поэтому мои прогнозы российской макроэкономической ситуации не страдают маниакальным оптимизмом.

Суть вопроса проста. Мало кто сейчас понимает, что советская плановая система перестала быть плановой десятки лет назад. Причина не в политике. Можно подсчитать, что система из 400 элементов может иметь – сколько вы думаете – миллион? – нет, «всего» 10¹²⁰ возможных конфигураций: единичка со ста двадцатью нулями! Для сравнения – средствами современной астрономии можно увидеть ту часть Вселенной, число атомов в которой составляет примерно 10⁸⁰. Никакими средствами вычислительной техники невозможно было просчитать планы для экономики СССР, где только в нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности в начале 1980-х насчитывалось 401 предприятие-гигант и свыше 1000 всякой «мелочи» (НИИ, проектные институты, опытные заводы и прочие с численностью иногда до 1000 человек). Еще в 1960-е годы известный кибернетик акад. Виктор Глушков просчитал: чтобы сбалансировать план выпуска продукции с планом материально-технического снабжения только по Украине, нужно посадить за вычисления все население земного шара от грудных младенцев до глубоких стариков. В.М. Глушков видел выход в создании общегосударственной автоматизированной системы управления, состоящей из вычислительных машин, связанных телетайпными линиями (интернет тогда и не снился!), но этот план был настолько грандиозен, что и сам оказался невыполнимым.

Итак, критика централизованной государственной плановой системы в 1920-х годах (Борис Бруцкус и другие), показывающая ее несостоятельность по существу, со временем дополнилась технической нереализуемостью плановой экономики. Поначалу, в 1920-е годы это не чувствовалось: число видов продукции в СССР составляло порядка 10 тыс., число предприятий – несколько сотен, – и народнохозяйственные планы дали серьезный эффект. А в конце 1980-х число видов продукции в СССР составило около 25 млн., а число предприятий – десятки тысяч. Век централизованного планирования кончился, причем значительно раньше.

Добавим сюда проблему достоверности исходных данных. Будучи в начале 1980-х годов руководителем разработки системы планирования повышения квалификации и переподготовки руководящих кадров и специалистов советской промышленности (работа выполнялась на базе Министерства нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности СССР), я лично убедился в том, что достоверную информацию получить было невозможно. Примеры: в трех отделах управления кадров Министерства нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности СССР были следующие данные о численности инженерно-технических работников отрасли: 120 тыс., 140 тыс., 160 тыс. – разница на 40 тыс. чел. (30%!!!) – и это в трех рядом расположенных комнатах! И это не нефть, не бензин, которые можно украсть и тому подобное, – это люди, которых в отделах кадров «оформляли», заводили на каждого карточку формы Т-2, то есть считали «по головам»... На протяжении нескольких лет мы не могли получить из подразделений Министерства и других ведомств данных, сколько же разных должностей и специальностей руководителей и специалистов есть на предприятиях и в организациях отрасли – пока не запросили штатные расписания всех предприятий и организаций отрасли и не пересчитали их сами (12 человек год пересчитывали!) – вышло, до сих пор помню, 9256 позиций. Никто ни в Министерстве, ни в Госкомитете по труду, ни в Госкомитете статистики не знал, какие же специалисты работают в отрасли и на каких должностях. И еще пример: планируя повышение квалификации руководителей во время опытного внедрения системы, мы получили из Баку за подписью Министра нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности Азербайджанской ССР информацию, что на заводах республиканского Министерства работает 26 директоров – а заводов было всего 25!

Как же существовала в этих условиях «плановая» система? Да очень просто. Планировалось «сверху» немногое, только самое важное, в основном, то, что входило в «контрольные цифры», утверждаемые съездами КПСС, и непосредственно ими определялось (да и то, подготовка «контрольных цифр» предполагала многочисленные согласования с «низами»: будущими исполнителями, регионами, отраслями и так далее). А остальное – так: допустим, я директор, я еду в министерство, и если у меня там хорошие отношения, то мне «сделают» такой план, чтобы я его выполнил и немного перевыполнил, то есть «заработал» себе хорошую премию. Кстати, планы составлялись не для того, чтобы их выполнять, а чтобы перевыполнять, то есть нарушать баланс, – а поэтому долго мучаться с балансировкой плана и смысла не было.

Ну, не совсем так... Работал НИИ Госплана СССР, институты и лаборатории экономического анализа и планирования «на местах», считали и балансировали. Вопрос не в том, что они насчитали, а в том, что из этого, в конце концов, получалось...

Итак, в «плановой» экономике главную роль играли социальные, межличностные связи. Точно так же можно было «подвинуть» другого директора или главного конструктора, который работал лучше, – если мои связи были крепче. «Подвинуть» – это значит забрать себе тот ресурс, который предназначался моему конкуренту, – да, конкуренту, не надо бояться этого слова! – ведь конкурируют не два сорта колбасы на прилавке, конкурируют претенденты на деньги из одного и того же кошелька – в рыночной системе, но ведь и в советской экономике – то же самое! Если есть ограниченный ресурс, который нужен, по меньшей мере, двоим, но на двоих его не хватает, – вот вам и конкуренция. Но «в рыночной системе выбирает покупатель, а в плановой – чиновник» – так написано в учебниках, а как на самом деле?

Недавно защищена докторская диссертация историка советской промышленности периода Великой Отечественной войны А.С. Степанова (защищена в СПбГУ, автор работает в Самарском госуниверситете) – там есть документальные доказательства того, как «топили» друг друга ведущие советские авиаконструкторы, – и это отсутствие конкуренции в сталинские времена? И эта конкуренция тоже проводилась на межличностном уровне.

Управление советской экономикой строилось на неформальных, межличностных связях, на социальном капитале. Люди не меняются за год и за 17 лет тоже не настолько меняются, как хотелось бы, – грянула рыночная экономика, и основным методом бизнеса стала все та же конвертация социального капитала в финансовый. Но с формированием социальных связей стало намного проще. Не надо доказывать годами свою преданность нужным людям. В рыночной экономике социальный капитал покупается. Это называется взяткой. А конвертация его в финансовый капитал – это получение госзаказа, муниципального заказа, выполнение которого не требует конкурентоспособности (нет конкурентов!), и никаких не надо инноваций. Может быть и иначе, без госзаказа: я работаю на рынок, у меня есть реальный конкурент, но благодаря моему социальному капиталу мой конкурент не получает неких разрешительных документов или чего-то еще, что необходимо для работы, или получает их позже меня... Конкуренция есть? Есть. А кто выбирает? Покупатель или чиновник? И зачем нужны инновации? В этой системе работает не схема Маркса «деньги – товар – деньги», а «финансовый капитал – социальный капитал – финансовый капитал». У нас взятки слишком дешевы. Они гораздо дешевле затрат на инновации и конкурентоспособность. Это означает, что инноваций и конкурентоспособности еще долго не будет. Продолжение сырьевой экономики следует, и это надолго.

Ну, конечно, не все такие, не все... Как нас учила Коммунистическая партия, если кто-то впадал в критический раж? Не надо обобщать!!! Так я и не обобщаю. Просто в конце декабря 2008 года попал на один новогодний банкет и оказался там рядом с одним далеко не последним в Самаре предпринимателем, владельцем нескольких крупных и успешных компаний – мне казалось, что он «не из тех», и когда мы с ним разговорились про всякий там бизнес и я рассказал ему про «тех» – о ком написано выше, – он вдруг вперил в меня изумленный взгляд и этак обалдело спросил: «А как же можно иначе?»

Однако это еще не все. «Социалистический капитализм», как я называю схему конвертации «финансовый капитал – социальный капитал – финансовый капитал», – это, конечно, огромная беда нашей экономики. Но к ней добавляется не меньшая беда нашей науки.

Ученых оценивают по степеням и званиям. Чтобы вписаться в систему взглядов некоторого диссертационного совета и получить вожделенную степень доктора или кандидата наук (а за ними – надбавку к окладу, соответственно, в семь или три тысячи рублей за счет налогоплательщиков и возможность занимать более высокие должности), нужно не противоречить сложившимся концепциям. Но чтобы развивать науку и достигать нового в понимании мира и способов его преобразования (закладывая, тем самым, основы инновационных технологий), нужно ломать сложившиеся концепции. Теория относительности решительно сломала теорию Ньютона. Конечно, великие революции в науке случаются не часто, но любое исследование должно кончиться чем-то новым (и, следовательно, отвергающим старое) – иначе налогоплательщики зря тратят свои деньги. Но критика старого наносит ущерб самооценке членов диссертационного совета, которые, тем самым, становятся душителями инноваций.

Ну, не все так просто. Не стоит сводить проблему к психологической ущербности членов диссертационных советов. Конечно, критерий «научной новизны» диссертационных работ остается. Но что это за новизна? Предположим, вам в ресторане подали ваш любимый салат, в котором морковка нарезана не обычными кубиками, а звездочками. Это новизна? Как бы, да. Но вы же не откажетесь от такого салата? А если вам предложат салат, в котором вместо морковки водоросли из Саргассова моря – согласитесь ли вы его хотя бы попробовать?

Впрочем, при определенных условиях, ради имиджа радикала-новатора вы, не пробуя этот салат, порекомендуете его вашему другу.

Вот это и есть психологический аспект проблемы. Но есть и другой. Наука и образование предназначены для трансляции культуры, передачи ее новым поколениям и новым сообществам. Это по принципу предполагает консервативность тех, кто культуру транслирует. Иначе вместо трансляции культуры будет размножение маргиналов.

Это уже страшнее. Потому что всякая экспертиза по принципу предполагает сопоставление предмета экспертизы с некими установившимися нормами, признанными образцами. Давайте обяжем экспертов ценить только новое – а какими же критериями они должны руководствоваться, если предмет экспертизы ни на что не похож? И можно ли считать экспертами людей, впервые увидевших нечто, до сих пор неизвестное? Все, что проходит через человеческую экспертизу, очищается от элементов истинной новизны. Было же, что великий Лев Ландау не признавал идею лазера...

Кстати: «Именно маргиналы – особи, чьи биологические и поведенческие характеристики отличаются от устоявшегося в данном виде животных или растений эталона, – являются, как говорят биологи, эволюционным авангардом». «Маргиналы – источник инноваций». Очень спорно, но есть, о чем подумать. Однако это уже тема для другого разговора.

Итак, экономика «социалистического капитализма» не требует инноваций – система аттестации научных кадров не дает возможности их создавать.

Но и это еще не все. Выдающийся мыслитель XX века Карл Поппер выделял два типа мышления: догматическое и критическое. Догматическое мышление склонно к утверждению регулярности, ожидает периодичности повсюду и пытается искать незыблемые законы даже там, где их нет и не может быть. Регулярность практична: она позволяет строить технологии – последовательности фиксированных действий, в разных ситуациях приводящих к одинаковому полезному результату. Но имеет ли место в реальности такое постоянство? Где границы его применимости? Догмы не дают ответа на эти вопросы, претендуя на универсальность. Регулярность экономична – она избавляет от необходимости думать и позволяет без задержек переходить к действиям. Но всегда ли можно действовать, не думая? Люди, склонные к догматическому мышлению, ищут простых, не обладающих неопределенностью схем и правил. Отсюда, например, множество «конкретных» названий известных управленческих изданий, пытающихся навязать читателю якобы бесспорные рекомендации: «22 закона создания бренда», «Структура в пятерках», «7 нот менеджмента». Создается иллюзия, что автору известны все возможные варианты, других не может быть. Это создает психологический комфорт читателю (неизвестное порождает страх) и, вследствие этого, с удовольствием покупается.

Догматическое мышление особенно характерно для полипредметных областей деятельности, требующих синтеза знаний из разных наук. Такой областью является, прежде всего, управление. Не случайно слово «гуру» перекочевало из культуры Востока именно в управление. Нет гуру физики, биологии, психологии или социологии. Гуру, задающие и эксплуатирующие догматическое мышление, появились именно в менеджменте и вокруг него (маркетинг и тому подобное).

Известен, однако, управленческий афоризм: «Любая сложная проблема имеет простое, всем понятное неправильное решение». В основе критического мышления лежит готовность изменять, проверять, опровергать, фальсифицировать любое знание. Критическая установка принимает некоторую «схему ожидания» (миф, предположения, гипотезы), однако готова модифицировать, исправлять, отбрасывать эти ожидания. Только критическое мышление способно породить новое, осознанно полезное – то, что может составить основу конкурентоспособности.

Но критическое мышление не вписывается не только в сегодняшние поиски спасительной простоты и нежелания думать, прикрываясь технологиями, оно не вписывается и в рамки сегодняшней системы высшего профессионального образования. Так, государственный образовательный стандарт по менеджменту уделяет уйму времени изучению трудов «гуру» столетней давности (Тейлор и К^о), но в нем почти отсутствуют логика, «настоящая» математика и другое – то, что развивает мышление. Поэтому в вузах на управленческих кафедрах искать мыслящих людей, как правило, бесполезно. Если они туда и «забредают» – делать им там нечего.

Поэтому в Самарской школе бизнеса все 18 лет, что я являюсь ее директором, действует принцип: «Людям, имеющим ученые степени и звания, вход воспрещен». Я использую «остепененных» социологов – социологическое образование еще не «убито» догматизмом; у меня работают кандидаты наук – историки и прочие представители «классических» специальностей – у них отлично развито мышление, и даже в случае склонности к догматизму у меня они работают не в своей традиционной области, то есть не могут использовать «свою» догматику и вынуждены думать. Но я дважды за эти годы нарушал указанный принцип, принимая на работу «профессионалов» с научными степенями, – и дважды мне проваливали работу.

Показательно и другое. В декабре 2007 года после почти двадцатилетнего перерыва состоялся Всероссийский форум консультантов по управлению, в декабре 2008 года – Второй Всероссийский форум. Среди участников были почти все ведущие консультанты России, в том числе, и те, кто консультирует правительство, Федеральное собрание РФ, крупнейшие компании, проводит аудит Банка России и тому подобное. И в их числе не было ни одного доктора наук. Кандидаты – почти все, многие работают по совместительству в вузах, в том числе, в МГУ, Высшей школе экономики, Финансовой академии. Но докторских диссертаций не защищают. При этом создано множество институтов, где работают академики и доктора наук, они тоже консультируют правительство, Президента России и так далее. Именно оттуда мы слышим рассуждения о естественной цикличности кризисов и советы насчет развития спасительного малого бизнеса.

Вот теперь картина завершена.

Если искать пути разрешения описанной ситуации, то они лежат в системе образования. Инновационная деятельность порождается не только экономической целесообразностью. Человеческое творчество – это особое состояние души, интеллекта, совести, которое нельзя стимулировать никакой оплатой, если для этого нет внутренних, глубоко личностных оснований.

Преодоление инерции социалистического капитализма произойдет не тогда, когда цена покупки социального капитала станет выше стоимости инноваций (взятки – инструмент гибкий и до уровня самоликвидации не дорастут), но когда для инноваций созреют кадры, которые не могут работать иначе, чем по-новому. В конце концов, человек работает не только за деньги, но и для самореализации, самооценки. И система образования должна создавать таких людей, самооценка которых не будет зависеть от мнения «авторитетов», которые не будут признавать никаких «гуру», для которых мысль будет самоценной.

А это означает, что в социальной структуре вуза (не в функциональной, а именно в социальной) должно сосуществовать две разные подструктуры. Одна должна традиционно состоять из маститых и увенчанных, вокруг которых вьется воспитанная молодежь, робко и восхищенно заглядывающая в рот маститым и увенчанным и мечтающая о защите диссертаций.

Другая подструктура должна состоять из молодых нахалов, наглых, самоуверенных и самодостаточных, готовых все отрицать, опровергать и делать по-своему. Маститые и увенчанные должны заглядывать в эту компанию, только сняв кители со звездами – если смогут. Молодые нахалы напишут диссертации или не напишут – это зависит не столько от них, сколько от наличия диссертационных советов, готовых примириться с их нахальством. Но это не главное. Главное то, что именно они будут строить Будущее.

А теперь – пример. В 1961 году, когда автор этих строк был студентом третьего курса Куйбышевского политехнического института, группа его однокурсников и ребят курсом старше: Сергей Архангельский, Валентин Иванов, Артур Алимпиев, Валерий Качур и другие – организовала кибернетический кружок и начала изучать эту новую науку, которая в провинции была еще под запретом. Преподаватели не только не участвовали в работе кружка, но всячески пытались ей противодействовать – впрочем, студенты им этого не позволили. Где-то через год в кружок влился молодой и «безбашенный» ассистент Рудольф Гуткин. Так родилась кибернетика в городе Куйбышеве, хотя потом честь ее рождения приписали себе как раз те самые преподаватели… А уже в 1964 году эта группа (при участии автора этих строк), будучи студентами пятого курса, докладывала на Всероссийском съезде Педагогического общества о своей работе по применению кибернетики в педагогике, буквально взорвавшую съезд.

Компания этих ребят сохранилась все 48 лет после описанных событий. Сегодня д.т.н., профессор С.В. Архангельский – генеральный директор процветающего НПЦ «ИнфоТранс», разрабатывающего средства контроля и автоматизации и информационные технологии для железных дорог и логистических центров; к.т.н. В.И. Качур – его первый заместитель, а в той же компании работают все названные и не названные выше участники кружка, кроме умершего молодым Р. Гуткина и единственного отошедшего от группы А.В. Алимпиева.

Что касается диссертаций: С.В. Архангельский через год или два после защиты дипломного проекта защитил его еще раз в качестве кандидатской диссертации, а еще через несколько лет – в качестве докторской. Конечно, антураж работы менялся, но центральные идеи были все те же. Защитил кандидатскую В.И. Качур. Остальные остались «неостепененными», но кибернетика в Куйбышеве – ныне Самаре – живет и развивается.

При этом, конечно, оплата работников инновационных подразделений должна определяться их результатами, а не титулами.

И только в этом случае кризисы в России перестанут быть не то чтобы периодическими – они перестанут быть постоянными. И то уже хорошо.

Фото: pixabay.com