Андрей Аникин «История финансовых потрясений. Российский кризис в свете мирового опыта», - М.: Олимп-Бизнес, 2009
В последние десятилетия россияне испытали немало бед и трудностей, связанных с финансовыми потрясениями. Всем памятен кризис августа 1998 года, сопряженные с ним стрессы и тревоги. Сталкиваясь с очередным циклическим кризисом, мы сможем лучше понять происходящие события, если будем рассматривать их на широком историческом фоне, что и делает автор книги. При большой научной содержательности «История финансовых потрясений» отличается живостью и доступностью изложения.
Предыдущие издания этой книги были с интересом встречены читателями и научной общественностью, о чем свидетельствуют положительные отзывы и рецензии, а также присуждение автору престижной премии имени академика Е. С. Варги — награды РАН за лучшие работы, посвященные проблемам мировой экономики.
Кризис в России (1998-1999)
Дав этой главе заголовок «Последний кризис в России», я подумал, что он допускает разные толкования. Это может быть просто кризис, последний по времени, сравнительно недавний. Но можно оптимистически заключить: вот последний кризис, после которого кризисов не будет. Наконец, мыслимо апокалипсическое понимание — примерно так, как говорят: последняя война; война, после которой некому и не с кем будет воевать.
Но не ищите в этом заголовке ни оптимизма, ни предсказания апокалипсиса. Кризисы есть и будут, но довольно трудно представить себе, что финансы когда-нибудь уничтожат мир, как его может уничтожить ядерное оружие. Так что речь идет просто о финансовом кризисе в России, гранью которого стал день 17 августа 1998 г.
Известный экономист и писатель Николай Шмелев метко назвал то, что наступило после этого, «кризисом внутри кризиса»: действительно, в рамках сложного развития 1990-х годов произошел взрыв финансового кризиса, сжатый во времени и потому особенно болезненный.
17 августа 1998 года
Нельзя сказать, что эти события грянули как гром среди ясного неба. Хотя обыватель не мог знать, что происходит на рынках денег и валюты и, тем более, в недрах правительства и Центрального банка, по некоторым признакам он мог чувствовать приближение грозы. За несколько дней до 17 августа многие банки прекратили продажу валюты населению в обменных пунктах. Банки предлагали рублевым вкладчикам неслыханно высокие проценты — до 70% годовых. 14 августа журналист спросил президента Ельцина, следует ли ожидать девальвации рубля. Все каналы телевидения показали, как Ельцин с подкупающей убежденностью ответил, что девальвации не будет. Знал и, чтобы не породить панику, обманул народ?
В этом не было бы ничего удивительного: во всем мире подобные заявления делаются накануне важнейших финансовых решений. Но я склонен думать, что на тот момент вершители финансовой политики во главе с премьером Кириенко еще окончательно не приняли этих решений, и президент сказал то, что ему ранее заготовили советники.
Финансисты и банкиры, которые лучше понимали ситуацию, предвидели какие-то решительные шаги правительства, а те, кто мог, принимали свои меры.
Как и ранее, самой эффективной мерой было превращение денег, в том числе бумаг типа ГКО-ОФЗ, в доллары, а еще лучше — увод этих долларов за границу (бегство капитала).
Тем не менее даже для специалистов набор средств, которыми правительство собиралось бороться с кризисом, оказался неожиданным. Борис Федоров, близкий к руководству страны, но не входивший в узкий круг лиц, причастных к принятию решений, отразил это в своих мемуарах. Чтобы представить себе обстановку, в которой принимались решения, надо почитать его желчные и эмоциональные описания тех дней и ночей. В изображении Федорова Сергей Кириенко стал жертвой своей неопытности и мягкости, поддавшись давлению руководителей Центробанка (особенно Сергея Алексашенко) и Минфина (особенно Михаила Задорнова), которых Федоров прямо обвиняет в некомпетентности и авантюризме. Что касается Ельцина, то Федоров подозревает, что президент просто не понял предоставленную ему премьер-министром информацию о намерениях правительства. Рассказывая о беседе с Кириенко 15 августа, он утверждает, что даже в этот момент «и предположить нельзя было, что они (руководители правительства. — А. А.) одновременно могут провести дефолт, девальвацию и объявить странный мораторий».
Здесь упомянуты три главные «реформы», объявленные в солнечное утро понедельника 17 августа.
- Правительство односторонним актом отказалось от погашения на договорных условиях государственных рублевых обязательств (ГКО-ОФЗ), срок которых истекал до конца 1999 г. Это означало и отказ от выплаты процентов, поскольку они выплачивались в виде разницы между покупной и номинальной ценой ценных бумаг. Была обещана реструктуризация (новые условия погашения) этих ценных бумаг. Теперь невозможно установить, кто пустил тогда в средствах массовой информации слово дефолт, ранее неизвестное не то чтобы населению, но и, полагаю, 99% российских экономистов. Строгое определение из американского финансового словаря гласит: «Неспособность должника производить своевременные выплаты процентов или основного долга или соблюдать какие-либо другие условия облигации, ипотеки, аренды и иного контракта». Правда, слово «неспособность» в данном случае лишь приблизительно соответствует английскому термину failure; можно было бы сказать «отказ». Во всяком случае мы видим, что действия российского правительства вполне подпадают под это определение.
- Вместо прежнего валютного коридора 5,257,15 рубля за доллар был объявлен коридор 6,0-9,5 рубля за доллар. (Фактический курс в последний рабочий день составлял 6,3 рубля.) Трудно сказать, намеревался ли всерьез Центральный банк удерживать курс доллара в новых пределах, ниже уровня 9,5, или за этим скрывалось лишь желание не возбуждать излишней паники. В любом случае это стало девальвацией рубля, на момент объявления которой не были определены ее размеры. Уже 2 сентября Центробанк объявил об отказе от валютного коридора, что означало принципиальное изменение валютного режима — переход к плавающему курсу. Тем самым формальные пределы девальвации были устранены, была открыта дорога для обвала рубля.
- Правительство, формально ссылаясь на статьи Устава МВФ о допустимости ограничений на валютные операции капитального характера, ввело 90-дневный мораторий (временное запрещение) на погашение российскими банками и фирмами полученных ими заграничных кредитов, включая выплаты по срочным (форвардным) контрактам. Это «запрещение» можно было также толковать как разрешение российским должникам не погашать свои долги под предлогом форс-мажорных (непреодолимых) обстоятельств — действий государства.
Отказ от твердого валютного курса, переход к «плаванью» и последующая девальвация стали мерами, которые в основном соответствовали «мировым стандартам». Аналогичным образом в период кризиса действовали азиатские страны, а позже Бразилия.
Цель этих мер очевидна — защита валютных резервов, остановка бегства иностранных и национальных капиталов, поощрительное воздействие на экспорт и ограничительное воздействие на импорт. Как всегда в экономике, да и в жизни, за возможные позитивные эффекты приходится платить. Отмена коридора означает утрату той относительной валютной стабильности, которая так важна для нормального хода экономических процессов. Эти страны, подобно России, были вынуждены согласиться на такую цену.
Однако ни одна страна не проводила мер, аналогичных российскому дефолту и российскому мораторию. Вероятно, выгоды от таких мер признавались недостаточными в сравнении с экономической и политической ценой. Эта цена состояла в подрыве доверия внутренних инвесторов и, в еще большей степени, мирового финансового сообщества к правительству, банкам и фирмам страны, которая решилась бы на подобные шаги. Кому хочется быть изгоем мировых финансов? Это может отрезать страну от всяких внешних источников капитала, обречь ее на экономическую (в какой-то мере и политическую) изоляцию.
Каково рациональное объяснение действий российского правительства? Назначение дефолта, очевидно, сводилось к тому, чтобы освободить федеральный бюджет от выплат по краткосрочным обязательствам.
Мораторий должен был спасти крупные российские банки, которые не имели ресурсов для погашения срочных долгов иностранным кредиторам.
Конечно, для России потеря доверия и престижа, связанная с такими «экзотическими» мерами финансовой политики, тоже имела немалое значение. Тем не менее этим пренебрегли.
Решение российского правительства могло диктоваться остатками великодержавного сознания: мол, проглотят, учитывая ядерный статус и политическую роль России. Могли думать и несколько иначе: переживут, поскольку потери иностранных инвесторов и кредиторов России все же значительно меньше, чем их потери в кризисных странах Азии.
Наконец, на разных уровнях и с разной остротой звучали (и звучат до сих пор) обвинения руководителей правительства и Центрального банка в панике и некомпетентности, хуже того, в преследовании корыстных интересов. Не уверен, что когда-либо будет вынесено обоснованное и беспристрастное решение по этим вопросам.
Было ли это неизбежно?
Как написал один обозреватель, экономическая жизнь новой России отныне делится на период до августа 1998 г. и после него. События того августа уже принадлежат истории. Но эта история еще так близка по времени и так драматична (а иной раз и трагична) для россиян, что ожесточенные споры в средствах массовой информации и в экономической науке не утихают и, наверно, не скоро утихнут. Среди самых острых вопросов — тот, что вынесен в заголовок.
Не дело историка занимать в этих спорах одностороннюю позицию. Как отметил в рецензии на первое издание моей книги И. Королев («Вопросы экономики», 2000, № 5), автор разумно занял позицию, которая обозначается английским словом mainstream (концепции, принятые большинством; отказ от крайних взглядов). Этого подхода я придерживаюсь и теперь.
В хронически раскаленной российской атмосфере дискуссия о финансовом кризисе сразу приняла идеологический и политический характер. Слева слышится: вот вы и доигрались со своими антинародными реформами, рынком и демократией. Справа отвечают: настоящих реформ, по существу, не было, у реформаторов, если они вообще допускались к власти, были связаны руки. Едва ли можно ожидать выяснения истины в таких спорах.
Главным политическим следствием кризиса было отстранение от власти группы «молодых либералов», неформальным лидером которой был не столько Кириенко, сколько Анатолий Чубайс, и приход «крепких хозяйственников» во главе с Евгением Примаковым и при участии думских коммунистов. Однако, как показало развитие событий, никакое правительство уже не могло повернуть страну назад, к какой-то обновленной советско-плановой системе. Довольно позорное поражение молодых либералов не принесло победы старым консерваторам. 1999 год стал годом выдвижения Владимира Путина и окружающих его прагматиков, которые стремятся ограничить идеологическую составляющую политики.
Предельно политизированная оценка решений 17 августа дана в заключении Временной комиссии Совета Федерации. Документ, насколько известно, был подготовлен Сергеем Глазьевым, одним из главных экономических идеологов левой оппозиции. Любопытно, что комиссия довольно снисходительно оценила вклад самого Кириенко, возложив вину, вплоть до необходимости уголовной ответственности, на руководителей Центробанка и Минфина, а также на привлеченных на этапе принятия решений в качестве экспертов Егора Гайдара и Анатолия Чубайса, изображаемых «злыми гениями» правительства. Впрочем, если оставить в стороне политическую ангажированность, представленный комиссией материал содержит полезные для аналитика и историка мысли, факты и цифры.
Работы экономистов, естественно, заполнены таблицами и графиками, призванными доказать точку зрения автора. Попробую изложить суть дела, не входя во все сложные подробности. В дискуссиях речь не идет о том, имелись ли в экономике предпосылки кризиса. В этом практически никто не сомневается. Но возникают вопросы: все ли было сделано, чтобы избежать шоковых мер? Нельзя ли было «спустить машину на тормозах»?
В одном из первых профессиональных откликов на события августа 1998 г. Н. Шмелев писал: «Пренебрежение российских властей доверием населения, доверием внешних и внутренних инвесторов особенно наглядно выразилось в решениях 17 августа 1998 г., в последовавших затем заявлениях (и действиях) первых российских официальных лиц». В этих словах много справедливого.
Нет сомнения, что правительство Кириенко, которое начало реально функционировать в мае 1998 г., оказалось перед лицом исключительно трудной ситуации и сложнейших проблем, а сам Кириенко с его четырехмесячной карьерой премьер-министра — по-своему трагической фигурой. Он стал жертвой непосильного груза, взятого им на плечи, и, возможно, заложником финансовой политики его ключевых министров и советников. С одной стороны Кириенко имел непредсказуемого и трудного в личных отношениях президента, с другой — враждебный и несговорчивый парламент. Как говорится, не позавидуешь.
Когда улеглась первая пыль, поднятая событиями 17 августа, авторы и сторонники принятых в этот день решений стали доказывать с цифрами и фактами в руках, что специфика российского кризиса требовала одновременных решительных действий на всех фронтах: валютном, долговом и банковском. Бюджет гнулся под бременем платежей по государственному долгу, внешние долги грозили банкам банкротством. В таких условиях сами по себе меры валютной политики, за которую непосредственно отвечает Центробанк, не могли спасти положение. Особенно активно эту точку зрения отстаивал Сергей Алексашенко, который на момент кризиса занимал должность первого заместителя председателя Центробанка, а после отставки Дубинина некоторое время исполнял обязанности председателя.
Наличие в России длительного и многостороннего финансового кризиса не вызывает сомнений. Однако этого недостаточно для ответа на вопросы, которые задают критики. Они утверждают, что в течение нескольких месяцев 1997-1998 гг. правительство и Центробанк больше плыли по течению, чем реально боролись с надвигающимся взрывом, а в августе впали в состояние паники и наломали дров, после чего бросили население на волю экономического урагана. Естественно, что в таких условиях отставка руководителей стала неизбежна. Хотя в этих обвинениях порой сквозит излишняя запальчивость и желание свести личные счеты, к ним приходится отнестись со всей серьезностью.
Наиболее глубокий критический анализ августовских решений содержится, как мне представляется, в работах А. Илларионова и В. Попова. На теоретическом (или близком к тому) уровне они стремятся доказать, что российский кризис был исключительно валютным кризисом, а потому дефолт по внутреннему государственному долгу и мораторий по валютным долгам банков были экономически неоправданными и политически вредными мерами. В распоряжении правительства имелись возможности более спокойного разрешения проблемы ГКО-ОФЗ. Внутренними держателями этих бумаг выступали в основном Центробанк, Сбербанк и группа крупных коммерческих банков, причем последние отчасти представляли интересы заграничных инвесторов. Реструктуризация и пролонгация (продление сроков погашения) этих обязательств были по меньшей мере мыслимы путем договоренности с кредиторами. Даже независимо от этого государство могло избавиться от своих обязательств путем девальвации рубля, которая сразу уменьшила бы реальные размеры долга, и денежной эмиссии (пусть в известной мере инфляционной) для его погашения. Как с некоторым финансовым цинизмом замечает Илларионов, «при наличии у государства суверенного права на эмиссию национальной валюты экономических ограничений на обслуживание и погашение государственного долга, номинированного в национальной валюте, не существует».
Что касается банков, то позицию Илларионова можно свести к выражению «так им и надо». Банки влезли в валютные долги, пренебрегая риском девальвации рубля, которая могла увеличить (и в конечном счете увеличила) их обязательства в рублевом выражении соответственно размерам девальвации. Банки получили в этом поддержку правительства и Центробанка, которые обещали не трогать курс рубля. Тут автор делает ядовитое, хотя и безличное, замечание: «Причина такого подхода лежала отчасти в характере личных отношений, сложившихся между руководителями государства и владельцами крупнейших банков... ». Впрочем, это довольно невинный намек по сравнению с инвективами комиссии Глазьева.
Как и в странах Азии и Латинской Америки, вопрос о времени, формах и размерах девальвации национальной валюты оказался центральным для российского кризиса. Начиная с 1995 г., когда впервые был введен валютный коридор (гарантированные пределы изменения курса рубля), экономисты отмечали нараставшую завышенность этого курса, по крайней мере в смысле воздействия курса на внешнюю торговлю и движение капитала. Высокий курс рубля, который поддерживал Центробанк, был выгоден импортерам, которые дорого продавали на внутреннем рынке ввезенные по низким рублевым ценам товары, и банкирам, которые могли выводить капиталы за границу и получать там выгодные кредиты, обменивая по высокому курсу рубли на иностранную валюту. Напротив, эффективные экспортные отрасли как бы облагались дополнительным налогом, поскольку были обязаны продавать большую часть валютной выручки по этому высокому для рубля (низкому для доллара) курсу. Экономическая реальность подтверждала теорию и опыт многих стран: импорт искусственно раздувался, экспорт сдерживался, капитал уходил за границу, население увеличивало свои долларовые накопления. Валютные резервы Центробанка были недостаточны, чтобы обеспечивать высокий курс рубля на рынке путем продажи долларов; эта же ситуация поглощала деньги, которые поступали от кредитов МВФ и из других внешних источников.
Я разделяю мнение, что Центробанк мог и должен был своевременно сделать валютный коридор более широким, более наклонным, допустив постепенное и контролируемое понижение курса рубля задолго до августа 1998 г. Возможно, мы не имели бы такого шока, если бы подошли к августу с курсом 8-9 рублей за доллар, а не 6 рублей с копейками.
Первейшая обязанность властей после их «исторических» решений заключалась в том, чтобы любой ценой предотвратить банковскую панику. Требовались не слабые и двусмысленные шаги Центробанка, а решительное заявление президента и правительства о безусловных государственных гарантиях банковских вкладов, прежде всего вкладов населения. Учитывая печальный опыт с вкладами советских времен, которые были уничтожены инфляцией, следовало обещать известную индексацию вкладов с разумной отсрочкой. Вместо этого спустя несколько дней после 17 августа, когда уже проявились признаки натиска на банки, вкладчикам нескольких крупных коммерческих банков было предложено перевести их вклады в Сбербанк. На деле это вылилось в очередную конфискацию, поскольку владельцы рублевых вкладов смогли получить свои деньги лишь через 3-4 месяца, когда средний уровень товарных цен поднялся по меньшей мере в полтора раза, а владельцы валютных вкладов получили их в рублях по курсу 9,3 рубля за доллар, когда фактический курс приближался к 20 рублям за доллар. Проценты за время этой отсрочки тоже были конфискованы. Кто и как поделил выгоды от этих действительных потерь населения?
Неоднозначные последствия
Прошло около трех лет после этих потрясений. Для целей анализа имеет смысл разделить трехлетний период на три этапа: непосредственные последствия кризиса (август-сентябрь 1998 г.); краткосрочные последствия (сентябрь 1998 г.-второй квартал 1999 г.); среднесрочные последствия (начиная со второго квартала 1999 г.). Разумеется, эти временные границы приблизительны; кроме того, важно, что с течением времени воздействие событий 17 августа все более смешивается с другими факторами разного рода,
начиная от движения цены на нефть и кончая сменой власти в Кремле.
Непосредственные последствия выглядели катастрофическими и в немалой мере были такими. Курс рубля к доллару на валютной бирже упал к концу августа на 40%, а концу сентября — на 60% по сравнению с докризисным уровнем. Индекс потребительских цен оказался в сентябре на 45% выше, чем в июле. По темпам и размерам эти показатели намного превосходили аналогичные цифры других кризисных стран. Как курс, так и цены товаров совершали дикие скачки, сколько-нибудь нормальный ход валютных операций был нарушен.
Российская банковская система фактически перестала функционировать. Почти все крупные банки оказались банкротами, прекратили операции с клиентами и заморозили их счета. Тысячи предприятий не могли использовать свои оборотные средства. Центробанк только фиксировал эти факты, в одни банки назначая свою администрацию, у других отзывая лицензии. Толпы отчаявшихся вкладчиков осаждали отделения коммерческих банков, даже Сбербанк, чьи обязательства считались гарантированными государством и который ввел ограничения на выдачу валютных вкладов.
Рухнул престиж России на мировых финансовых рынках. Рейтинговые агентства, оценивающие платежеспособность и надежность заемщиков, скачкообразно понижали финансовые рейтинги (оценки) правительства, регионов России, российских банков. Это означало, что любой доступ к внешним источникам финансирования для России был отныне заблокирован. Ведущие западные банки создали специальный комитет для отстаивания своих интересов в связи с дефолтом по ГКО-ОФЗ. Международный валютный фонд закрыл очередные транши согласованного в июле 1998 г. кредита.
Думаю, читатели этой книги хорошо помнят обстановку неуверенности, неразберихи, стресса, которая царила в стране в эти недели. В высших сферах шла лихорадка отставок, назначений, перетасовок. Ставшие уже обычными задержки выдачи зарплаты резко возросли. Домохозяйки с ужасом наблюдали, как в магазинах и на рынках ежедневно менялись ценники, и все в сторону повышения. Банки отправляли в неоплаченный отпуск и увольняли сотрудников. Вчера еще самые престижные и доходные профессии банкира, брокера, специалиста по рекламе вдруг стали сферой массовой безработицы. Почва ухолила из-под ног среднего класса, формирование которого едва началось в России.
Пессимизм царил в оценках и прогнозах как в России, так и на Западе. 24 сентября новое руководство Центробанка выступило с прогнозом, согласно которому российский ВВП в 1999 г. мог сократиться на 5-6%, а уровень цен к концу года мог превысить уровень конца 1997 г. на 140-190%, т.е. вырасти в 2,53 раза. Давая показания в одном из комитетов палаты представителей США, Джордж Сорос говорил о «коллапсе российской банковской системы» и о том, что «сначала Индонезия, а потом Россия пережили практически полный крах» («Коммерсант», 17сентября 1998 г.).
Еще не изжитый кризис в Азии, события в России и в Бразилии, продолжавшийся спад в Японии породили во второй половине 1998 г. во всем мире ощущение угрозы мирового экономического кризиса. Великая депрессия 1930-х годов вдруг стала казаться не туманным мифом, а тревожным прецедентом. К счастью, апокалипсис не наступил. Продолжавшийся подъем в Америке и Западной Европе, начавшееся оживление в кризисных странах Азии, достаточная устойчивость Китая и Индии отвратили угрозу. Международные организации и другие прогнозисты стали повышать прогнозные оценки мировой экономики на 1999-й и 2000 гг.
Россия тоже оправлялась от августовского шока. Аналитики Бюро экономического анализа предлагают определять период, который я называю временем краткосрочных последствий, адаптационной фазой. На протяжении 8-9 месяцев новая послекризисная реальность входила в повседневные экономические процессы, в жизнь людей. Краткосрочные последствия кризиса все еще во многом определяли обстановку, но уже наступала некоторая стабилизация. Ее важнейшими показателями стали снижение темпов инфляции и прекращение обвального падения курса рубля. Гиперинфляция, которая казалась осенью 1998 г. вполне вероятной, не наступила. Федеральный бюджет, освобожденный от платежей по внутреннему долгу, вел себя удовлетворительно. Дефолтные обязательства были в течение 1999 г. переоформлены в купонные (то есть с регулярной выплатой процентов по купонам, прилагаемым к бумагам) среднесрочные облигации.
Под воздействием девальвации импорт резко сократился. Некоторые отечественные предприятия в пищевой и легкой промышленности смогли подняться с колен и занять свою нишу на рынке. Благодаря уменьшению импорта улучшился торговый баланс.
Возможно, заслуга новых руководителей правительства (Примаков и Маслюков) и Центробанка (Геращенко) состояла в том, что, вопреки рецептам консерваторов от экономической науки и идеологов левой оппозиции, они не встали на путь резкого усиления государственного участия в экономике и более щедрой эмиссии денег. Они также продолжили сотрудничество с Международным валютным фондом, что позволило минимизировать ущерб от кризиса для международных финансовых позиций России.
Тем не менее положение оставалось трудным, в некоторых отношениях — критическим. Правительство было вынуждено вернуться к финансированию дефицита федерального бюджета кредитами Центрального банка, что создавало постоянную угрозу усиления инфляции. Система коммерческих банков представляла собой либо кладбище, либо госпиталь. Правительство только начинало думать о реструктуризации по известным западным и азиатским моделям. Вопреки надеждам девальвация не остановила бегство капитала, которое, в сущности, поглощало весь актив торгового баланса, тогда как валютные резервы Центрального банка не росли, оставаясь на совершенно недостаточном уровне.
На рубеже 1998-го и 1999 гг. все прогнозы развития российской экономики были крайне пессимистическими. Фонд, начиная новый раунд переговоров с Россией, предвидел, что ВВП упадет в 1999 г. на 8%. По среднему прогнозу западных банков, предстояло падение на 7%. Однако далее с каждым месяцем картина выглядела все лучше. В марте 1999 г. российское правительство исходило уже из снижения ВВП на 3%, а банки давали 1% снижения. Скажу сразу, что действительность изумила всех и посрамила прогнозистов: фактически ВВП в 1999 г. оказался на 3,2% больше, чем в 1998 г. Лучше прогнозов оказались к концу 1999 г. и финансовые показатели: доходы бюджета, темп инфляции, курс рубля.
Можно сказать, что к середине и еще более к концу 1999 г. непосредственные и краткосрочные последствия финансового кризиса были преодолены. Кто проиграл, тот смирился с потерями и взялся за работу, чтобы наверстать потерянное. Кто выиграл, тот старался удержать свой выигрыш.
Социальные психологи стали отмечать укрепление в деловых кругах и в более широких слоях настроений оптимизма и надежды на лучшее.
Экономические показатели 2000 г. внешне выглядят вполне удовлетворительно. Впервые за более чем десятилетний период отмечался рост производства во всех основных отраслях. Инфляция по российским понятиям была умеренной, рубль держался твердо, валютные резервы увеличились примерно вдвое, приостановился рост внешних долгов.
Россия сняла сливки с необычайно высокого уровня цен на нефть и со связанного с нефтью повышения цен на природный газ: эти два товара дают более 40% всей экспортной выручки. Они же являются важнейшим источником бюджетных доходов.
Поскольку импорт оставался на низком уровне, в торговом балансе образовалось огромное положительное сальдо — до 20% ВВП. Арифметически этот показатель можно объяснить малой величиной самого нашего ВВП. Социально я вижу здесь следующий отнюдь не положительный факт. Ресурсы для этого массивного «чистого экспорта», поглощенного отчасти ростом валютных резервов, отчасти бегством капитала, возникли из отставания той доли ВВП, которая идет на потребление. И здесь мы возвращаемся к последствиям финансового кризиса, теперь уже сравнительно отдаленным. Резкое падение уровня жизни населения, вызванное сразу после августа 1998 г. взлетом инфляции при стабильности, в лучшем случае отставании, денежных доходов, не было компенсировано в 1999-2000 гг., несмотря на некоторый рост экономики.
Фото: pixabay.com
