К таким выводам приходят социологи, проводя исследование «Евробарометр в России». О его методике, особенностях и некоторых выводах в своем выступлении на ежегодной конференции Compot-2019, посвященной внешним и внутренним сообществам, рассказал Виктор Вахштайн, декан факультета социальных наук Московской высшей школы социальных и экономических наук.
Executive.ru приводит сухой конспект, который, если не подтолкнет читателя к активным действиям, то хотя бы заставит задуматься о том, как работать с сообществом и на что обращать внимание в его поведении.
Как исследуют социальные отношения
В начале 1950-х годов этнограф Герберт Ганс отправился в бостонские пригороды изучать, как устроено сообщество в suburbs. Он выбрал для своего исследования пригороды Чарлстон и Вест-Энд. И на протяжении нескольких лет изучал, кто с кем и как коммуницирует.
По предварительным наблюдениям, в Чарлстоне уровень солидарности между людьми был гораздо больше, чем в Вест-Энде. Спустя 10 лет бостонская мэрия ради постройки большой трассы решила снести оба пригорода. И вот что получилось. Почему-то в солидарном Чарлстоне никто не вышел на баррикады, а в Вест-Энде вышли все. Если сейчас посмотреть на пригороды Бостона, то можно увидеть, как трасса делает изгиб, объезжая Вест-Энд. Эта проблема вошла в историю социологии как «Парадокс Ганса». Почему более солидарные сообщества оказываются менее способными к действию, чем, казалось бы, менее солидарные?
Спустя 30 лет «Парадокс Ганса» был решен другим социологом по имени Марк Грановеттер. Его статья «О силе слабой связи» вошла в историю социологии, как один из самых цитируемых текстов. Грановеттер кладет данные Ганса на теорию графов и показывает любопытные выводы:
- Механика солидарности в Чарлстоне выглядела так: люди, которые жили в одном пригороде, находились в очень плотных социальных отношениях друг с другом. При этом их сообщества были организованы по принципу клик или партийных ячеек. Между отдельными сообществами было очень мало слабых связей.
- В Вест-Энде ситуация была принципиально иной. Плотность солидарных связей была меньше. Плотных солидаризованных сообществ, где все друзья друг другу, здесь было гораздо меньше, чем в Чарлстоне, но было гораздо больше «мостов», которые связывают разные типы людей друг с другом.
Виктор Вахштайн, декан факультета социальных наук МВШСЭН: «Сильные связи – это связи дружеские. Это люди, которые могут позвонить вам в два часа ночи, это люди, у которых вы можете одолжить денег, это люди, которые придут к вам на похороны. Соответственно, сильные связи – это связи, которые предполагают очень серьезную эмоциональную вовлеченность и доверие. Слабые связи – это знакомства. Это те, кому вы можете позвонить, спросить, например, стоит ли сыну поступать на его факультет или нет».
Существует два разных типа доверия, которые производят два разных типа социальных связей:
- Слабые связи дают то, что называется «resurgence» – это вера в то, что если вы сегодня потеряете работу, то, благодаря своим связям, завтра найдете новую, не хуже, а лучше, потому что знаете, кому звонить.
- Сильные связи дают «security» – уверенность в том, что если вы вообще все потеряете, то не умрете с голоду. Всегда есть некоторый круг социальной поддержки, который не даст вам загнуться.
Получается, проблема не в том, насколько сильно наше доверие к друзьям, проблема в том, что если все наши друзья и так друзья друг с другом, то в момент, когда необходима солидаризация, никакого действия не происходит. Действие зависит не от силы связи между людьми, а от того, насколько разнообразен состав связанных.
В случае с Вест-Эндом черные и белые – что очень важно для 1950-1960-х годов в США – богатые и бедные, представители совершенно разных социальных групп и сообществ сумели солидаризироваться именно потому, что между разными сообществами существовали определенные слабые, но все же связи. Те, которых в Чарлстоне почти не было.
На вопрос – откуда берутся такого рода социальные миксеры, Ганс дает три ответа:
- Церковь.
- Спортивные организации.
- Женские организации.
Виктор Вахштайн: «Женщины, которые знакомятся на детских площадках, не сразу задают вопрос: «К какому социальному классу ты принадлежишь?». Когда нужно всем выйти на баррикады, именно женщины пихают своих мужей, чтобы они произвели некоторые действия.
Мы замерили динамику социального капитала мужчин и женщин в России, и да, женщины гораздо солидарнее мужчин. У них гораздо больший пакет разнообразных социальных связей, которые быстрее нарабатываются, чем у мужчин. Но декретный отпуск – это такое тотальное социальное банкротство, когда происходит обнуление социальных связей. Потом они нарабатываются снова. И до второго декрета».
Как измеряются социальные связи?
Для исследования социальных связей существует три параметра. Первый связан с эмоциональным доверием. Это люди, взаимная привязанность с которыми обеспечивает вам поддержание коммуникаций. Понятно, что сильные связи – это связи с родственниками, кланом... То есть, сильная эмоциональная привязанность. Слабые – это люди, к которым вы особой симпатии не испытываете, но, например, работаете вместе.
Виктор Вахштайн: «Что интересно, в России место работы не является местом образования прочных связей. Понимание, что «мы сейчас устроим тимбилдинг, и все наши сотрудники начнут друг с другом дружить» ошибочно. Нет, не начнут».
Второй параметр от слова «продюсирование» – это действие. Это уже не про эмоциональную привязку. Это про то, на какие действия вас может толкнуть существующая конфигурация социальных связей. Например, интересный для экономистов вопрос – сколько людей и сколько денег вам дадут в экстренной ситуации за три дня. Так, при замере в России, Виктор с коллегами выяснил, что в Дагестане пастух с окладом в 22 тыс. руб. за три дня собирает 350 тыс. руб. Московский клерк с зарплатой в 100 тыс. руб. за три дня идет в банк за микрокредитом. Потому что он 350 тыс. руб. по друзьям не соберет, при всей разнице зарплат.
Третий параметр в массовых опросах измерить сложно, потому что он выдает большую количественную ошибку. Это конфигурация связей – не плотности, не тесноты или действия, эмоциональной привязанности и доверия, а как раскладываются дружеские отношения и знакомства, контакты между людьми.
Виктор Вахштайн: «Мысленно такой эксперимент можно пытаться провести: прикиньте круг своих ближайших друзей и прикиньте, кто из них друзья друг с другом. Максимальная связанность – это когда все друзья друг с другом – поздравляю, вы живете в гетто. Минимальная связанность – поздравляю, у вас нет друзей. Но задавать такой вопрос в массовом опросе невозможно, поэтому третий параметр, третья метрика, используется в этнографических исследованиях. Таких очень локальных «community studies», когда изучаются чаще всего территориальные сообщества».
В России падает доверие к госинститутам и людям в целом
Два раза в год Виктор и его коллеги производят замеры того, как устроены сети доверия и солидарности между людьми в нашей стране по выборке в 6000 человек разных возрастов из разных регионов. Делается это для сравнения данных с латинским и европейским «Барометрами» и наблюдения за изменениями в динамике социальных связей.
По словам исследователя, начиная с 2012 года, когда начали делать первые замеры, и вплоть до прошлого года, когда накопление социального капитала приостановилось, в российском обществе идет мощнейшая наработка социальных связей. За семь лет количество дружеских связей увеличилось более чем в два раза, количество знакомств увеличилось почти в три раза. То есть, с 2012 по 2019 год степень солидарности растет невероятными темпами. Такой динамики социологи не наблюдают ни в одной из европейских стран.
Виктор Вахштайн: «Так сильные и слабые связи, отчасти, начинают компенсировать неэффективность институтов государства. Поэтому в России мы обнаруживаем еще одну любопытную зависимость. Солидаризация людей друг с другом, расширение пакета социальных связей и сетей доверия у каждого отдельного гражданина Российской Федерации приводит к тому, что уровень доверия к институциям начинает стремительно падать».
Институции в Российской Федерации в порядке увеличения степени доверия:
- Судебная система.
- Муниципальная система.
- Правоохранительная система.
- Система здравоохранения.
- Законодательная система.
Вырисовывается зависимость: чем больше в обществе межличностного доверия, чем шире наши сети доверия, тем меньше мы доверяем формальным институциям. Кроме, пока, системы образования. Виктор предложил такую гипотезу: в теории Грановеттера основные форматы, где происходит образование социального капитала – это церковь и разного рода общественные организации. У нас же это, во-первых, институты образования – школы и университеты. Большинство контактов мы приобретаем в процессе обучения. И второе – это армия, как ни странно. «У нас армейским друзьям доверяют больше, чем женам», – добавляет Виктор.
Есть еще один параметр, от которого зависят экономические успехи страны в целом. Этот параметр называется «обобщенное доверие» или «доверие к человеческой природе». Условно говоря, это доверие ко всем незнакомым людям.
По словам социолога, исследования показывают: если люди в целом доверяют незнакомым, то государство серьезно экономит на транзакционных издержках, на контроле за исполнением сделок и так далее. Поэтому, государство должно инвестировать в доверие людям в целом, а не в расширение социальных связей. Ведь расширение социальных связей, как раз, подрывает доверие к государству.
Виктор Вахштайн: «Интересно, что в России доверие к людям в целом не просто стремительно падает. В какой-то момент нас выкинули из международной выборки исследования, потому что количество людей, которые доверяли незнакомым людям, в России стало меньше, чем ошибка выборки. Мы вылетели из trust-барометра, потому что у нас это 4,5%, а ошибка выборки – 5%. Бессмысленно измерять параметр, которого не существует.
Из года в год мы наблюдаем парадоксальную историю: невероятное расширение социального капитала, параметра межличностного доверия находятся в обратной корреляции параметру институционального доверия. Чем больше мы доверяем друзьям и знакомым, чем больше у нас друзей и знакомых, тем больше мы уверены, что в больницах нас зарежут, что государство нас ограбит, что полиция представляет угрозу нашей жизни и собственности, а не защищает ее.
В то же время, чем больше у нас друзей и знакомых, и чем сильней мы им доверяем, тем больше мы уверены, что люди в целом – законченные твари. Обобщенное доверие и институциональное доверие связаны друг с другом непосредственно. Обратным образом связаны с межличностным. Кроме нас есть только еще одна страна с таким странным набором взаимозависимостей – это Бразилия. Чем это объяснить, я не знаю. Вряд ли общностью исторического опыта».
Россия – страна технологического оптимизма
Российская Федерация остается на первом месте в рейтинге технологического оптимизма. Количество людей, у которых много социальных контактов, зашкаливает. Аналогично, зашкаливает количество людей, которые на вопрос «считаете ли вы, что в ближайшей перспективе развитие науки и техники решит все проблемы человечества, включая голод и геноцид», отвечают: «да, конечно».
По мнению социологов, отчасти это связано не с историческим техно-оптимизмом, идущим еще от Советского Союза, но с недоверием к институциям. Две самые одобряемые россиянами технологические инновации – робот-судья и беспилотный автомобиль.
Виктор Вахштайн: «Робот-судья – потому что не будет брать взяток, беспилотный автомобиль – потому что вы видели людей? Посмотрите, какие это сволочи. Видели, как они водят? Невозможно выехать на третье транспортное! Низкий уровень обобщенного доверия подстегивает доверие к беспилотному автомобилю, низкий уровень институционального доверия подстегивает доверие роботу-судье. Мы пока не спрашивали про робота-полицейского, но что-то мне подсказывает, что робокоп у нас тоже будет пользоваться большим общественным доверием».
Одна из ошибок технологической политики правительства РФ – они думали, что если инвестировать в технологическое community и развивать все, что связано с инновациями, наукой и техникой, – это будет один из способов создать диалог между государством и техногиками, особенно молодыми стартаперами, которые искренне верят в развитие технологий. В итоге получилось наоборот – у нас доверяют технологиям именно потому, что они позволяют сократить государственное присутствие.
При этом самая технофобская часть населения – это молодые люди в возрасте от 18 до 21 года. То есть искренняя вера в то, что цифровые аборигены, выросшие с технологиями, будут на них молиться – ошибочна. Молятся на технологии, по словам Виктора, люди от 35 до 45 лет. А самое активное освоение новых технологий ведут люди предпенсионного возраста, потому что это позволяет им сохраниться на рынке. Молодежь, которая выросла в технологическом мире, не воспринимает технологию, как что-то достойное «религиозного поклонения».
Коммунитарное доверие, возможно, сбалансирует ситуацию
Коммунитарное доверие – редкий тип социального доверия в России, но ученые уже отмечают, как оно начинает формироваться. Коммунитарное доверие – это доверие сообществу, а не каждому отдельному его члену. Яркий пример коммунитарного доверия – это доверие выпускников одного учебного заведения друг другу. Если учебное заведение действительно является серьезным образовательным институтом, то выпускники разных лет, даже не будучи непосредственно знакомы друг с другом, но зная, что этот другой человек прошел те же самые «пути страдания», будут уверены, что его уже можно брать на работу.
Виктор Вахштайн: «Мы проводили исследования для Всемирного банка по ПМИ – это поддержка местных инициатив. Выяснилось, что эксперименты, когда люди объединяются в какой-то местности и готовы скидываться, при условии, что им дадут еще столько же денег, сколько они собрали сами, чтобы реализовать какую-то местную инициативу, работают только там, где есть вот эти странные типы коммунитарного доверия. Доверия не институтам, не конкретным друзьям и знакомым и уж точно не человечеству в целом, а доверие сообществу.
Возможно, это моя гипотеза. Если мы будем дальше наблюдать рост коммунитарного доверия, то именно благодаря нему эта странная абсолютная диспропорция между недоверием к институтам и доверием ближайшим друзьям и знакомым будет немножко балансироваться».
Как коммунитарное доверие можно продюсировать?
Конечно же, сразу найдется немало желающих такой тип доверия посеять и развить среди членов своего сообщества – выпускников вуза, клиентов, сотрудников, слушателей курсов… Допустим, мы – образовательное учреждение, и мы хотим, чтобы наши выпускники разных лет взаимодействовали на тесном уровне доверия. Что нам делать?
Виктор Вахштайн: «Мое глубокое убеждение – его невозможно спродюсировать вообще никак. Потому что невозможно инсталлировать коммунитарное доверие. Самый большой эксперимент, когда такая попытка была сделана, это ГДР. Когда произошло объединение двух Германий, правительство Федеративной Республики Германия с удивлением обнаружило, что в восточной части есть абсолютное тотальное недоверие к любым государственным институтам. Единственным способом хоть как-то изменить ситуацию было просто тотально уволить всех, кто имел отношение к государству при ГДР, и заново инсталлировать все институциональные системы. Это сработало только в тех частях, где у людей уже существовали плотные доверительные связи друг с другом.
Коммунитарное доверие вырастает из межличностного и на протяжении долгих десятилетий отстраивается в коммунитарное. Его нельзя создать по щелчку пальцев, как и нельзя изменить отношение людей к государственным институтам, если на протяжении десятилетий они знали, что полиция грабит, а врачи убивают. Коммунитарное доверие это как в анекдоте про британский газон – сажаешь траву и поливаешь триста лет».